ПРОКОФИЙ АКИНФИЕВИЧ ДЕМИДОВ-ЗАВОДЧИК ПОНЕВОЛЕ

Алексей Карфидов краевед, старший научный сотрудник Невьянского краеведческого музея, печатался в журнале “Урал”. Живёт в Невьянске.

Пожалуй, ни об одном из Демидовых не сложено столько легенд, как о Прокофии. В результате маска чудака, разбрасывающего золото пригоршнями, намертво приросла к Прокофию Демидову еще при его жизни. Впоследствии исторические анекдоты плотной пеленой заслонили все многообразие его личности. Поэтому нужно приложить немало усилий, чтобы разглядеть за маской шута и паяца подлинное лицо этого незаурядного представителя демидовского рода.

“Воспитание мое сибирское…”

Прокофий, старший сын уральского промышленника Акинфия Демидова, родился 8 июля 1710 года в Невьянском заводе (который в это время был единственным предприятием Демидовых на Урале). Здесь же, “в Сибири”, провел он все детство и юность. В молодости (с 1729 по 1738 год) вместе с братом Григорием жил в селе Красном под Соликамском, затем переехал в фамильный дом в Туле. “Воспитание мое сибирское”, — впоследствии любил он повторять.

Именно здесь, в Невьянске, начал формироваться его живой, деятельный, веселый, но вместе с тем строптивый, непокорный, неуступчивый, настоящий демидовский характер, нередко заставлявший Прокофия идти против воли отца. Фамильное демидовское упрямство зачастую толкало его к довольно непредсказуемым поступкам. “Угадать не могу, — как-то заметил один из братьев перед разговором с Прокофием, — может быть, что доброй стих на него и придет”. А сколько еще “стихов” приходило к нему! Из такого живописного сочетания различных “стихов” и состоял своеобразный “ндрав” Прокофия Демидова.

Получил Прокофий вполне приличное по тем временам домашнее образование, обучился чтению, письму и арифметике. Отец постарался привить старшему сыну технические и организационные навыки, которые в дальнейшем будут нужны наследнику при управлении заводским хозяйством; а впоследствии и весьма обширный круг знаний, которые могут понадобиться Прокофию при ведении им жизни, “приличествующей дворянину”.

Прокофий Демидов, будучи уже семидесятилетним стариком, вспоминал, что он в молодости изучал даже умение “на рапирах биться”. Вероятно, навыки, необходимые для представителя дворянского сословия, стали прививать Прокофию в шестнадцатилетнем возрасте, когда его отец Акинфий Никитич получил потомственное дворянство (произошло это в 1726 году). Как видим, образование Прокофия Демидова заметно отличалось от комплекса знаний, полученных отцом, не говоря уж о знаменитом деде.

Конечно, не все науки Прокофий освоил в полной мере. Например, сохранившиеся письма Прокофия Акинфиевича подтверждают его признание в неумении “гладко ответствовать”. Но, с другой стороны, эти письма дают нам представление о весьма неординарном человеке.

В молодости Прокофий Демидов не был домоседом, часто путешествовал, побывал в Англии, в Саксонии, а на склоне лет (в 1770-е годы) посетил Голландию. А вот последние годы жизни провел безвыездно — в Москве. Но до конца своих дней Прокофий вспоминал заграничные вояжи и связанные с ними разные мелочи; например, как в Лондоне пил чай, который “очень хорош, только духу нет”, или, будучи в Голландии, ходил пешком, в отличие от местных жителей, которые “ездят в каретах, хотя карманы пусты”.

Когда Прокофий Акинфиевич женился — неизвестно. Его супругой стала дочь тульского купца Антипа Герасимовича Пастухова — Матрёна. Родив сыновей Акакия, Льва, Аммоса, Степана (умер в младенчестве) и дочь Анну, она скончалась в 1764 году.

На склоне лет, в семьдесят три года, Прокофий Демидов вступил еще в один брак. Его новой избранницей стала Татьяна Васильевна Семенова, бывшая на тридцать семь лет моложе жениха и родившая ему трех дочерей: Марию и двух Анастасий.

Что касается его религиозных предпочтений, то Прокофий, безусловно, был православным (возможно, старообрядцем, ведь крестили его в Невьянском заводе — центре уральских староверов того времени), хотя к истовым верующим и не относился.

Характер Прокофия Демидова, такой неспокойный и противоречивый в молодости, в зрелые годы несколько успокоился, хотя присущие ему предприимчивость и любознательность не были утрачены и в старости. В эти годы третий невьянский Демидов предстает довольно мудрым человеком, несмотря на все свои чудачества. На окружающий мир он смотрит трезво, делая философские выводы вполне в духе своих современников-просветителей: “как в людях тонко… сотворение [мироздания] толико хитро, что человеческаго разума не достает к открытию всего”.

“Не будь спесива, самолюбива, жадна… помни, как я живу, — так напутствовал Прокофий одну из своих дочерей. — Настасья Прокофьевна, прошу тебя. Живи весело, не кручинься… От кручины умножаются разные болезни, помешательства разума, прекращение жизни и всякое неустройство… Вместо слез лучше смеяться”.

Эту способность “смеяться” в ответ на все жизненные невзгоды Прокофий сохранил до глубокой старости. “Что желаешь мне так быть здоровому, как ты, того-то нельзя: у меня уж песочек сыпется”, — писал семидесятитрехлетний Демидов своему зятю, неимоверно страдая от подагры.

Но вернемся в 1730-е годы, в “сибирский” период жизни Прокофия.

Его отец Акинфий Никитич, начав с одного Невьянского завода, к этому времени имел на Урале около 20 металлургических и железоделательных предприятий, превратившись в крупнейшего промышленника России. Но, находя общий язык с первыми вельможами государства, всемогущий заводчик не смог найти общий язык со своим старшим сыном.

Не проявив особой охоты “к размножению и содержанию заводов”, Прокофий предпочел горному делу занятия ботаникой. Переехав в Тулу, он наезжал в Москву и Петербург, но не показывался на Урале. Однажды Акинфий Никитич был даже вынужден обратиться к кабинет-секретарю императрицы Ивану Черкасову с просьбой “выслать” сына с женой на “Сибирские заводы”.

Излишняя, с точки зрения отца, самостоятельность Прокофия и его увлечение ботаникой в ущерб заводским делам часто вызывали гнев горного властелина. Акинфию Никитичу прежде всего нужны были наследники — продолжатели фамильного дела, и этого он ждал от своих сыновей.

Непонимание, столкновения характеров, разногласия между отцом и сыном имели свои последствия. Они выразились в составленном Акинфием Никитичем завещании.

Часто можно встретить утверждение, что Акинфий Демидов старших сыновей лишил наследства, завещав все младшему сыну Никите. Это не совсем верно. Акинфий Никитич намеревался Прокофия и Григория ограничить лишь в недвижимом имуществе, лишив их заводов, но не всего остального. Возможно, свою роль при принятии такого решения сыграл не только тот факт, что младший Никита, в отличие от своих старших братьев, уже в молодости проявил себя деятельным заводчиком, но и нежелание Акинфия делить на части созданную им промышленную державу.

Как бы то ни было, но по наследству Прокофию были отписаны земли, дом в Москве и 50 000 рублей (сумма, вполне достаточная для покупки любого завода).

В 1745 году Акинфий Демидов умер по пути на Урал. Оставленное им наследство включало в себя 22 железных и медных завода (еще три алтайских отошли в казну), 85 рудников, 3 пристани, огромный речной флот. В 200 селениях насчитывалось несколько десятков тысяч душ мужского и женского пола. Имелись каменные и деревянные дома, постоялые дворы и торговые склады в Петербурге, Туле, Екатеринбурге, Нижнем Новгороде, Твери. Территорию горного демидовского ведомства отличало наличие обширных природных богатств: залежи руды, лесные массивы, удобное расположение рек, что позволяло в будущем построить еще не один завод.

Встал вопрос о разделе имущества. Старшие сыновья, не согласные с волей отца, завещание опротестовали. Началась тяжба. В результате императрица Елизавета Петровна “всемилостивейше повелела” совершить раздел поровну. Тринадцать лет продолжался раздел имущества, и все это время Прокофий и Григорий вместе с младшим братом Никитой считались совладельцами всего заводского хозяйства.

Окончательно раздел имущества между сыновьями Акинфия Демидова завершился 1 мая 1758 года, и все три брата вступили в права владения. Прокофию досталась Невьянская часть уральских заводов (Невьянский, Быньговский, Шуралинский, Верхнетагильский и Шайтанский), три передельных завода в Нижегородском уезде (Нижнечугунский, Верхнечугунский и Корельский), Курьинская пристань на Чусовой, каменный особняк в Москве и несколько домов в других крупных городах России, а также денежный капитал. Таким образом, Прокофий Демидов оказался владельцем старинного родового гнезда — Невьянского завода.

Знал ли Прокофий заводское дело?

Часто принято считать, что третий невьянский Демидов был никудышным заводчиком. Это устоявшееся в литературе за последние 200 лет мнение сводится в основном к тому, что в заводских делах он был несведущ и потому заводами своими не занимался вовсе. Значит, утверждают сторонники этой версии, старший сын Акинфия Никитича не стоил своих отца и деда, так как перестал заниматься горным делом, распродав фамильные предприятия. Прокофий для них, в лучшем случае, садовод и меценат, а в худшем — всего лишь герой анекдотов.

Писатель Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк, например, весьма категорично заметил, что на Акинфии Никитиче исчерпалась вся “фамильная энергия рода Демидовых”, так что на долю его сыновей и потомков ничего не осталось. Еще более жестко высказалась Мариэтта Шагинян, назвав этих потомков, и Прокофия в том числе, “полуидиотами с расслабленной волей”.

Действительно, огромная жизненная энергия Акинфия Демидова и все его помыслы целиком были сосредоточены на создании и управлении обширной “горной империей”. Прокофий же, не менее энергичный и предприимчивый, чем отец, несколько “разбрасывался”, занимаясь одновременно ботаникой, коммерцией, благотворительностью.

Знал ли Прокофий Акинфиевич заводское дело? Конечно, знал. Другой вопрос, а любил ли он заводское дело и находил ли время для занятий горными делами? Неслучайно же Акинфий Демидов как-то заметил: “заводы, яко детище малое, непрестанного требуют к себе доброго надзирания”. Вот это стремление осуществлять “непрестанное надзирание” за заводами у Прокофия Демидова отсутствовало.

Прокофий Акинфиевич в горнозаводском деле проявил себя, но не в сфере приумножения, как отец, а в сфере сохранения созданного. Он — “заводовладелец поневоле”.

Утверждая, что старшему сыну Акинфия Демидова были чужды заводские дела, историки часто ссылаются на записку, поданную Прокофием в 1763 году в ответ на запрос Берг-коллегии: “в тамошних заводах быть мне не случалось, и затем, какие оные заводы имеют тягости и какое к тому вспоможение потребно, ныне я показать не могу”.

Кажется, все ясно: Прокофий Демидов сам заявляет о своей некомпетентности. Но, по мнению некоторых современных исследователей, это письмо можно истолковать и по-другому. Прокофий таким образом отговорился от обязанности посылать отчет в Берг-коллегию. Ведь сохранилось и еще одно (менее цитируемое) письмо, в котором Прокофий Акинфиевич утверждал: “по смерти отца моего от доставшихся мне по наследству Сибирских Невьянских заводов… трудами и попечением моим доставлял я пользу отечеству и народу снабжением, таковую же, какову и отец мой”.

В этом сказался весь странный “ндрав” Прокофия Демидова, который в своих письмах мог возвести на себя напраслину, а мог и возвеличить себя до небес.

Сохранились письма Акинфия Демидова, в которых, будучи в отъезде, он дает Прокофию различные рекомендации по ведению заводских дел. Разве доверил бы Акинфий Никитич управление своей промышленной державой сыну, если бы не знал, что тот справится с порученным делом?

О компетентности Прокофия в заводских делах, например, говорит и такой факт. В 1759 году, узнав о снижении выпуска чугуна на одном из своих заводов, Прокофий Демидов из своего московского дома немедленно выслал приказчикам распоряжение с конкретными советами по подготовке руды и угля, технологии плавки. То есть заводское дело он знал “преизрядно”.

Конечно, как горный деятель и заводовладелец Прокофий Акинфиевич, несомненно, уступал своему отцу, но на фоне многочисленных частных заводчиков середины XVIII века он смотрелся вполне достойно.

После окончания раздела Прокофий Демидов еще в течение 10 лет продолжал управлять своими уральскими заводами. Правда, в эти годы сам он на Урал уже не выезжал, но из Москвы руководил производством обстоятельно и дотошно.

На месте заводами ведали доверенные приказчики, которым хозяин высылал распоряжения, получая от них детальные отчеты о заводском производстве. Кроме обычной информации о выплавке чугуна и выделке железа в цифрах приказчики сообщали о повседневной работе предприятий: строительстве новых фабрик, вводимых технологических новшествах, о каких-либо происшествиях.

Интересно, что для управления своими заводами старший сын Акинфия Никитича привлек известного горного деятеля Никифора Клеопина, начинавшего еще с Василием Татищевым. В 1758 году Клеопин вышел в отставку с должности главы канцелярии Главного правления Сибирских и Казанских заводов и получил выгодное предложение от Прокофия Демидова. Он стал кем-то вроде управляющего-“консультанта” на его уральских заводах. Клеопин приезжал на Невьянский завод несколько раз в год на несколько недель, осматривая ход заводских дел. За свои услуги получал приличное по тем временам жалованье: например, в 1767 году ему платили поквартально до 400 рублей.

К управлению заводами Прокофий Демидов пытался привлечь и своих детей. В 1763 году он отправил на Урал сыновей Акакия и Льва с семьями учиться заводскому делу на практике. Правда, заводовладельцев из них не получилось, родившиеся уже за пределами Урала, сыновья Прокофия так и не сумели освоить горное дело и спустя некоторое время вернулись в Москву.

Уральские заводы Прокофия Демидова в целом работали неплохо, давая “довольное” число продукции. В середине 1760-х годов была даже сделана попытка запустить новый завод — Верхнейвинский. За строительство нового предприятия Прокофий Акинфиевич взялся с поистине демидовским размахом. Например, плотина будущего завода в длину превышала 500 м. Проектируемый и впоследствии созданный заводской пруд, по словам академика П.С. Палласа, имел “ужасную обширность”. На строительство нового завода Демидов потратил 22 000 рублей, но пустить предприятие так и не сумел (завод был достроен новым владельцем, Саввой Яковлевым).

К 1769 году в жизни Прокофия произошел крутой поворот. К этому времени он совершенно охладел к заводским делам и, решив сосредоточиться на других сторонах своей деятельности, предпочел избавиться от хлопотного и весьма обременительного хозяйства.

Им было подано прошение на имя императрицы с ходатайством о дозволении продать уральские заводы “со всеми принадлежности, с мастеровыми и работными людьми, также со крестьянами” промышленнику Савве Яковлеву. В начале следующего года продажа Невьянских заводов была разрешена именным указом, в котором особо оговаривались казенные поставки: “ныне ж оным Демидовым, по продаже и по покупке Саввой Яковлевым тех заводов, по объявленным указам, все то делать и ставить же он, Яковлев, по купчей обязался и дабы означенные военные снаряды, железо и якори и прочее им, Яковлевым, с покупки заводов во всякой исправности без отговорочно деланы и куда, по вышеписанным указам, следует, ставлены были…”

Между собой заводчики заключили следующую купчую грамоту: “лета 1769 генваря в двадесятый день дворянин и Сибирских железных заводов содержатель Прокофий, Акинфиев сын, Демидов продал он, Прокофий, коллежскому асессору и Сибирских же железных заводов содержателю, Савве Яковлеву сыну и наследникам его… в Верхотурском уезде железо-вододействуемые доменные и молотовые заводы, а именно: Невьянский, Быньговский, Шуралинский, Верхне-Тагильский и Шайтанский с принадлежащими по всем вышеописанным заводам, фабриками и со всяким заводским и прочим строением и с инструментом, с рудниками, лесами и угодьями… И за те все вышеописанные заводы, и со всеми к ним принадлежностями, взял я, Прокофей, у него, Саввы, денег восемсот тысяч рублей”.

Из этой суммы, по условиям купчей, Яковлев должен был уплатить Демидову 200 000 рублей после подписания сделки, а остальные 600 000 погасить в течение пяти лет. При этом Яковлев получил не только заводы, но и готовую продукцию, за Демидовым же остались наличные деньги, имевшиеся в заводских конторах.

Спустя три года (в 1772 году) Прокофий Акинфиевич избавился и от недействующих к этому времени нижегородских заводов, сбыв их тульскому купцу Лугинину.

Отныне, продав фамильные предприятия и позабыв о заводской деятельности, Прокофий Демидов все свое время посвятит ботанике, коммерции, благотворительности, между делом развлекая себя и других многочисленными чудачествами.

“Как жадный веселюсь на растения”

Еще “в Сибири” Прокофий Демидов увлекся ботаникой и отчасти этимологией. “Потому, что у меня к тому охота” — так объяснял он свое увлечение в письме сыновьям. Отныне и до конца своей жизни Прокофий будет стремиться приобрести специальные знания и навыки в садоводстве.

Свои первые ботанические знания третий невьянский Демидов приобрел на Урале, общаясь с местными садоводами-практиками, а позднее — из специальной литературы, из общения и переписки с другими любителями и профессиональными учеными.

Полученные знания Прокофий Акинфиевич стремился применить на практике. Немало сил и средств им было потрачено на создание нескольких ботанических садов. Первый из них, созданный при участии Прокофия (и его брата Григория — тоже страстного садовода), — Соликамский. Заложенный в 1730-е годы сад еще существовал в конце XVIII века.

Братья Демидовы имели “весьма плодовитый” сад в Туле. Сохранилось письмо Прокофия, в котором он сообщает о получении для сада “преизрядно редких растений” и высылке образцов местной флоры. Позднее, по разделу имущества, Тульский завод вместе с садом достался брату Григорию.

Последний и самый известный из садов — Московский, заложенный в 1756 году, стал самым крупным и по величине, и по разнообразию коллекций. За его создание Прокофий взялся с вполне достойным представителя рода Демидовых размахом. В качестве места для разбивки ботанического сада был выбран участок на окраине города, по Калужской дороге, на высоком берегу Москвы-реки. В течение двух лет несколько сот человек занимались работами по планировке участка, грунтовке и формированию уступов с террасами. В конечном итоге участок, по выражению академика П.С. Палласа, принял “правильную форму амфитеатра”. Его образовали пять уступов разной высоты и ширины, но одинаковой длины — 202 метра. Площадки соединяли “сходы” (лестницы с железными плитами). Общая площадь сада в конце 1780-х годов составляла свыше 10 десятин.

Верхнюю террасу занимал двор с “преогромным” каменным жилым домом. Двор дома от сада отделяла красивая металлическая решетка.

Сам сад, заложенный как плодовый, позднее был перепрофилирован “для одной ботаники”. На террасах находились гряды с однолетними и многолетними растениями (в грунте и горшках), кустарниками, оранжереи для теплолюбивых растений, птичник и большой пруд.

Кстати, Прокофий был большим любителем птиц, особенно певчих. Сохранились письма, полные искренней любви к пернатым: “мои птички хуже твоих поют… у меня перелиняли соловьи и едва запели, только не громко. Малиновки, жаворонки поют… соловьи, малиночки, пеночки твоему здравью кланяются”. Одно время в птичнике содержались “редкия иностранныя птицы из роду кур и уток”.

Интересовали Демидова и насекомые, а именно — пчелы. Он даже написал инструкцию по их разведению — трактат “О пчелах”. В этом сочинении упоминается и об участии автора в экспериментах: “сам своими руками вышеписанную пробу делал”. Правда, где именно находилась демидовская пасека, — пока неизвестно.

Вообще нужно заметить, что Прокофий Демидов не просто был владельцем ботанических садов, но и сам приложил руку к научным изысканиям. Подобно тому, как Акинфий Никитич был вдохновителем всех заводских дел, происходивших в его горном ведомстве, так и его старший сын стал вдохновителем исследовательской деятельности, проходящей в его садах и на его средства. Садоводы, в соответствии с составленными планами, выращивали редкие сорта, наблюдали полный цикл развития растений, составляли гербарии. Участвовал в этом и Прокофий Демидов. О том, что работа в Московском саду “происходит под присмотром самого почтеннейшего Господина сего сада”, писал и очевидец событий академик П.С. Паллас. Одно из растений “американской породы” Паллас даже переименовал в “демидовию тетрагоноидес” — “в память сему славнейшему в России любителю и распространителю ботанической науки, коему принадлежит и сей сад”.

Интересно, что одним из первых о Прокофии Демидове не просто как о садоводе-любителе, но садоводе-исследователе высказался академик В.И. Вернадский. Интерес Демидова к ботанике, — отметил он, — “не был интерес дилетанта или любителя природы”, а носил характер серьезной научно-исследовательской деятельности.

Источником пополнения садовых коллекций была упорная собирательская работа. “Из всего света получаю всякое разное растение и семена”, — писал Прокофий Акинфиевич своему зятю М. Хозикову. Какие-то сорта поступали в результате обмена с другими ботаниками или были закуплены в фирмах по продаже растений. Немалую долю заняла коллекция, после смерти брата вывезенная Прокофием из Соликамского сада в 1761 году. Многие растения были выращены непосредственно в Московском саду.

Кроме живых растений в саду Демидова были представлены гербарии. Растения для “травника” с “великими рачением и искусством” садовники собирали и высушивали ежегодно. Впоследствии собранный Прокофием Демидовым гербарий стал основой ботанического собрания Московского университета.

Итогом трудов Прокофия в сфере ботаники стал опубликованный им в 1786 году “Каталог растениям по алфавиту, собранным из четырех частей света, с показанием ботанических характеров, находящимся в Москве в саду действительнаго статскаго советника Прокофья Демидова”. Сочинение представляет собой перечень в алфавитном порядке видов растений и сортов кустарников и деревьев, собранных в Московском саду за 30 лет его существования. Общее их количество составило 8 000 штук. Хотя имя автора на титульном листе отсутствует, о принадлежности издания П.А. Демидову говорит его подпись под текстом посвящения Екатерине II.

В этом предисловии к каталогу отношение Прокофия Демидова к живой природе выражено наиболее ярко: ботаника способна “возбудить удивление о премудрости и величии Божием”, о богатстве мироздания, которое “толико хитро, что человеческаго разума не достает к открытию всего”.

Кроме ботаники Прокофий Демидов питал большое почтение к коммерции и вообще ко всему купеческому. Современный историк И.Н. Юркин приводит интересный факт. Купец Василий Чупятов, как-то гостивший в доме Прокофия Акинфиевича, записал такой разговор: “во время обеда Демидов дворян бранил… как-де дворяне стараются, чтоб больше приданого взять и в карты проиграть… я-де лучше дочь за последнего купца отдам, нежели за лучшего дворянина”. Если военный каждый день подвержен опасностям, придворная или чиновничья служба тоже имеет свои неудобства, то “купцам весь свет должен завидовать”.

Сам Прокофий довольно много и успешно занимался торговлей. По его инициативе была создана ссудная касса, которая должна была заниматься коммерческим кредитованием под залог движимого и недвижимого имущества.

Занимался Прокофий и обычным ростовщичеством (которое после продажи заводов приносило ему основной доход). Время и тогдашние нравы весьма благоприятствовали этому занятию.

На дворе стоял “блистательный век” Екатерины II. Первые вельможи России стремились удивить друг друга и Европу богатством своих дворцов, экипажей, мебели, нарядов. Не случайно один из современников заметил, что при дворе Екатерины “азиатское великолепие соединяется с европейской изысканностью”.

Для ведения роскошной жизни нужны были немалые средства, и здесь-то на сцену выходил Прокофий Демидов. У него всегда были наличные деньги, которые он давал в долг под заклад и за немалые проценты. В должниках у Демидова ходили не только множество вельмож, но и поэт Александр Сумароков, архитектор Василий Баженов.

Так что Прокофий Акинфиевич вполне со знанием дела сказал как-то во время домашнего обеда: “ни одного графа не осталось, кто бы не имел на себе долгу от разных приключений”.

Однажды Демидов даже презентовал своему зятю М. Хозикову целую деревню, вовремя не выкупленную должником из заклада: “у меня в закладе деревенька в Лебедянском уезде, очень хлебная, 400 душ, земли 6 000 десятин… пришли проворного человека с поверенным письмом: я его пошлю в деревню и велю за себя записать, а тебе крепость [документ] дам”.

Прокофий занимался кредитом и ссудами и в государственных интересах, например, ссужал деньги императрице Екатерине II (при посредничестве графа Орлова) на ведение русско-турецкой войны.

К чести Прокофия Демидова, нужно сказать, что немалые средства он жертвовал на благотворительность. Согласно “Перечню пожертвований, сделанных родом Демидовых государству и общественным учреждениям”, составленному в 1841 году, Прокофий на тот момент был абсолютным лидером по сумме пожертвований.

Общая сумма составила 4 282 000 рублей ассигнациями. Это пожертвования Воспитательному дому в Москве (1 107 000 рублей серебром, а в ассигнациях — более 3 млн), Московскому университету (70 000 рублей ассигнациями), Коммерческому училищу (250 000 рублей ассигнациями) и др.

Первое крупное пожертвование Прокофий Демидов совершил в 1755 году, выделив совместно с братьями “на устроение” только что созданного Московского университета 13 000 рублей (раздел имущества еще не завершился, и братья Демидовы совершали свои пожертвования сообща). 20 лет спустя Прокофий внес в банк вклад в размере 20 000 рублей с тем, чтобы проценты с этого капитала выдавали беднейшим студентам (так называемый “демидовский пансион”).

Самая масштабная и дорогостоящая из благотворительных акций, в которых участвовал Прокофий Акинфиевич, это создание в Москве Воспитательного дома для “приносных” (незаконнорожденных) детей. Он был учрежден по указу Екатерины II от 1 сентября 1763 года. Императрица, наследник престола и некоторые вельможи пожертвовали средства на его создание. Но Прокофий Демидов превзошел их всех, перечислив 1 107 000 рублей серебром.

Из этой суммы 205 000 рублей предназначались на создание Коммерческого училища для обучения купеческих детей (позднее Демидов добавил еще 250 000 рублей ассигнациями).

Сам Прокофий в одном из писем выразил надежду, что “не можно ли, толико нам на сем свете пожить, как увидим: из Европы учиться ездить к нам будут”.

Екатерина II в полной мере оценила пожертвования Демидова, пожаловав ему чин действительного статского советника. Поэт Г. Державин воспел его заслуги в области меценатства в стихотворении “К Скопихину”:

…Демидов, что с терпеньем

Свой век казну копил, и вдруг

Дал миллионы для наук.

 

Прокофий — “первейший” чудак XVIII века

И конечно же, Прокофий Демидов известен своими чудачествами, выделяясь даже на фоне “сумасброднейших” чудаков XVIII века. До нашего времени сохранилось множество рассказов о его причудах и “странностях”.

То он явится на придворный прием одетым в поношенный кафтан из простого сукна, а к своему зятю на обед отправит вместо себя свинью или пообещает выплатить 1 000 рублей тому, кто проведет весь год лежа, не вставая. Или же придет ему в голову блажь прокатиться летом по дороге в санях, и приказчики, высыпав на дорогу не один пуд соли, удовлетворят желание хозяина.

Однажды из ворот особняка Демидова выехал такой странный экипаж, что посмотреть на него сбежалось пол-Москвы. В карету запрягли пару огромных коней, восседал на которых форейтор-карлик, и пару маленьких лошадок с форейтором столь высокого роста, что его длинные ноги тащились по мостовой. При этом сами форейторы и лакеи на запятках кареты были одеты в странные одежды: одна половина ливреи сшита из дорогой ткани, другая — из грубой сермяги, одна нога обута в шелковый чулок и модный башмак, другая — в онучи и лапоть.

В этих и подобных сумасбродствах выразилось жизненное правило Прокофия Демидова, сформулированное им в письме к дочери: “жить весело”.

Сохранилось несколько парадных портретов Прокофия Демидова. Из них, безусловно, самый известный — портрет, написанный Дмитрием Григорьевичем Левицким в 1773 году (ныне хранится в Третьяковской галерее). Изображение Прокофия явно выбивается из общего портретного ряда русских аристократов второй половины XVIII века. Прокофий Демидов запечатлен на полотне отнюдь не в парадном облике, а в образе садовода-любителя на фоне цветущего сада. Вместо парадного камзола на нем домашняя одежда: халат, на голове колпак, в руках лейка, а вокруг любимые растения. Привлекает внимание выражение лица: умные, проницательные и несколько лукавые глаза, хитроватая, не лишенная язвительности, улыбка. Чувствуется вся незаурядность и своеобразие натуры, странности которой особо подчеркивает простота и “домашность” внешнего вида Демидова. Именно в таком “несерьезном” образе знатока природы, садовода-любителя, человека со странностями он хотел остаться в памяти потомков.

Прокофий Демидов отлично вошел в написанную им самим роль. Созданный им образ миллионера-чудака, потешавшего всю Москву, со временем заслонил горнозаводскую деятельность Прокофия, его научно-исследовательскую работу в сфере естественных наук и огромные пожертвования на благотворительность.

Откуда же взялся этот образ чудака и шута?

По мнению современных исследователей, здесь совпало все: личные качества Прокофия и новые веяния в российской жизни. Указ Петра III “О вольности дворянства” от 1762 года раскрепостил дворян, избавив их от обязательной службы, и, говоря современным языком, дал им возможности для самовыражения. Из этой внутренней и внешней свободы у некоторых из них и родились “позывы к чудачеству”.

Чудачества, например, неразрывно связаны с жизнью и деятельностью вельможи и государственного деятеля Григория Потемкина, полководца Александра Суворова, помещика-земледельца Андрея Болотова. В “Записках” о своей жизни два-три чудачества приписал себе первый поэт того времени Гавриил Державин. (Можно вспомнить еще одного современника Прокофия, ныне превратившегося в мифический, сказочный персонаж, иностранца, некоторое время проведшего на русской службе, — барона фон Мюнхгаузена).

Но всех их обошел чудак из чудаков Прокофий Демидов. “Добрые и злые стихи” в его характере, заложенные в пору молодости, попав на благодатную почву российской жизни второй половины XVIII века, дали щедрые всходы в виде разного рода “дурашеств”. Не все его причуды безобидны, иногда демидовские шутки были очень даже злыми. Но когда Прокофию не изменяли чувство меры и юмор, в его чудачествах можно заметить некий скрытый смысл. Странные демидовские экипажи, его изношенный кафтан на придворном приеме, лапти в сочетании с дорогой одеждой на лакеях — все это не что иное, как ироническая усмешка внука кузнеца и дворянина во втором поколении над знатными вельможами и потомственными дворянами екатерининского двора. Прокофий Демидов не просто чудак “не от мира сего”, каким его часто представляли писатели-биографы XIX века, а человек вполне “себе на уме”, умеющий критически посмотреть на современные ему дворянские нравы и моды. Не случайно купцов он ценил превыше вельмож.

О том, что Прокофий чудил сознательно, он сам заявлял в своих письмах: “мое чудачество тебя в смех привело”, “я уж дурачиться по своему летучему разуму определить себя хочу”, “я люблю разное… мешаю дело с бездельем”.

***

Прокофий Акинфиевич Демидов скончался на семьдесят седьмом году жизни в начале ноября 1786 года. Похоронен в Москве, на кладбище Донского монастыря.

Его деяния и заслуги перед Отечеством довольно верно отражены в эпитафии: “по всей справедливости приобрел… почтенные и бессмертные титлы усерднейшего сына Отечества и друга человечества”.

Сыновья Прокофия Акинфиевича ничем выдающимся не прославились. Видимо, настолько яркой личностью был их отец — в его присутствии трудно было развить собственную индивидуальность.

Главное детище третьего невьянского Демидова — Московский ботанический сад — ненамного пережило своего создателя. После его смерти имение было продано и несколько раз переходило из рук в руки. В 1832 году перестроенный демидовский дом был приобретен казной. Но еще в середине XX века несколько сохранившихся экземпляров редких сосен напоминали о былых богатствах ботанического сада Прокофия Демидова.