ХУДОЖНИК ОЛЕГ БЕРНГАРД
Художник Олег Бернгард
Вестник «8 Марта, 8. Дом актера» Свердловского отделения СТД РФ (ВТО) №10 2009
Спецвыпуск
Дорогие друзья, коллеги, Союзники!
Так получилось, что картины одного из самых известных и почитаемых живописцев нашего города Олега Эдгардовича Бернгарда вот уже почти 15 лет наиболее полно представлены в постоянных экспозициях в Галерее ДА (Дома актера). В этом есть своя логика.
Олег Бернгард – сын известного в России театрального художника середины прошлого века Эдгара Антоновича Бернгарда, заслуженного деятеля искусств Чечено-Ингушской АССР. Да и сам Олег Эдгардович начинал свой творческий путь на сцене – в Свердловском театре оперы и балета, работал главным художником в Нижнетагильском драматическом театре, в театре кукол. А в первый год Великой отечественной войны в стенах нашего дома выпускал «Окна ТАСС» и плакаты «В бой за Родину!».
И вот, спустя более полувека, картины Олега Бернгарда снова в нашем Доме. Это удивительно, это
замечательно!
После открытия юбилейной выставки первыми посетителями ее стали участники Фестиваля искусств стран-участниц Саммита Шанхайской организации сотрудничества, отдельная экскурсия была организована для министров культуры, приехавших к нам из ближнего и дальнего зарубежья, в гостиных первого этажа, где размещена экспозиция, проходила OFF-программа Международного театрального фестиваля «Коляда-PLAYS».
Поэтому, отдавая должное Мастеру, наше Отделение посвящает Олегу Бернгарду специальный выпуск Вестника «8 Марта, 8. Дом актера» в формате дайджест-каталога. Приглашаем вас в нашу Галерею, в музеи города, где бережно хранят работы выдающихся мастеров уральской живописи.
Всегда ваш,
Председатель
Свердловского отделения СТД РФ (ВТО),
лауреат премий А. Яблочкиной и П.Роддэ
Владимир МИШАРИН
На рубеже XIX и XX веков для многих русских художников наступило время исканий. Академизм, изживший себя, ставший настоящей уздой для изобразительного искусства, окончательно пал под натиском передвижников. Но молодым становилось тесно и в этой, еще недавно казавшейся такой свежей струе.
Кое-кто из них засматривался на образцы новейшей западной живописи, а самые нетерпеливые поторопились встретить свою «творческую весну» в немецком Мюнхене, где большой популярностью пользовалась школа Антона Ашбе. Сюда же устремился и выпускник петербургского реального училища Богинского – Эдгар Бернгард.
Эдгар поступил в Академию художеств и одновременно посещал уроки в школе Ашбе. Годы ученичества плавно перетекли в годы творчества, но Мюнхен, всегда нарядный, оживленный, в котором художественная жизнь так и кипела, не отпускал от себя.
Бернгард продолжал совершенствоваться в рисунке, изучал историю театрального костюма и опыт лучших мастеров оформления сцены. Не чурался молодой человек и светской жизни, благо средства, присылаемые из Петербурга, позволяли следовать веяниям моды
В Мюнхене он встретил и свою любовь.
Польская пианистка Ванда Аниела Тшаска только что окончила Мюнхенскую консерваторию. Дочь нотариуса и адвоката из небольшого городка Плешен привлекала не только удивительно нежным лицом, увидев которое, трудно забыть, но и талантом. Консерваторию она закончила с серебряной медалью и в короткий срок снискала популярность как исполнительница. Слушатели неизменно устраивали овацию, когда смолкали последние звуки шопеновских вальсов, баллад, этюдов.
Как судьба свела этих двоих? Скорее всего, в кружке такой же, как и они, творческой молодежи. Ванда Тшаска общалась не только с музыкантами, но через свою приятельницу, жену профессора Академии художеств Франца Штука, которого и до сих пор в Мюнхене именуют «королем художников», была знакома со студентами и выпускниками академии. Может, знакомство состоялось и как-то иначе. Но 23 июня 1908 года Ванда и Эдгар венчались в церкви святого Марка.
Молодая чета сняла дом, где у каждого был «заповедный уголок»: музыкальная комната с роялем, позднее с двумя, – у жены; ателье с мольбертом, красками, холстами и картонами – у мужа. А через год в доме появилась и еще одна «заповедная территория» – детская. У молодой четы родился сын Олег Антон, на крестины которого из Петербурга поспешила бабушка. Счастливую и размеренную жизнь дома оборвал август 1914 года. Война!
Для немцев же с первых дней войны все приехавшие из России подозрительны, они превратились в потенциальных врагов. Началась настоящая антирусская истерия: кого-то высылали из страны, кого-то интернировали в лагеря. Угроза нависла и над домом Бернгардов. Ночью неизвестные изрезали входную дверь, вывели на ней крупными буквами: «Смерть русским шпионам!».
Влиятельные друзья Ванды Антоновны помогли получить выездную визу и одновременно уговаривали ее остаться, пугая дикостью России, уверяя, что там она загубит свой талант. Молодая женщина не слушала уговоров. Уходили из дома тайком, поодиночке, с документами друзей. Но уходили все трое. Их сын уже на склоне лет скажет: «Это любовь. К тому же, не принято было бросать мужа в беде».
Около года семья прожила в Берне, затем кружным путем через Францию, Англию, Норвегию и Финляндию перебралась в Петербург, уже переименованный в Петроград, чтобы духа немецкого не оставалось даже в названии.
Когда директор Екатеринбургского музыкального училища, бывший наездом в Петрограде и услышавший игру Ванды Антоновны, предложил давать на Урале концерты и вести фортепианный класс, на семейном совете было решено принять приглашение. Условились, что при первой же возможности Эдгар Антонович присоединится к семье.
Но напрасно Ванда Антоновна хлопотала о месте театрального художника для мужа, напрасно сын выбегал на улицу, ведущую к вокзалу, посмотреть, не идет ли отец. В 1918 году Эдгара Антоновича мобилизовали в Красную Армию. Вместо театральных декораций и эскизов костюмов он писал теперь лозунги и плакаты для красноармейских клубов, выполнял задания политпросвета Балтфлота.
Увидятся они только в 1929 году, когда Ванда Антоновна с сыном приедут погостить в Ленинград.
Эдгар Антонович расспрашивал Олега о театральной жизни Свердловска, рассказывал о ленинградских постановках, советовал, как лучше использовать сценическое пространство, следовать замыслу режиссера, не поступаясь собственным видением, и дарил ценные книги по истории искусств, архитектуры, костюма.
Имя Эдгара Антоновича было уже известно в театральных кругах. Конечно, в красноармейских клубах и политпросвете Балтфлота, где служил Бернгард-старший, когда его призвали в Красную Армию, воплощать творческие идеи, заложенные Мюнхенской академией художеств, было сложно, а то и просто невозможно. Поэтому, получив в 1921 году «бессрочный отпуск по возрасту», Эдгар Антонович с головой окунулся в работу в передвижной мастерской драмы и комедии и Государственном театре комической оперы в Ленинграде, будто старался наверстать упущенное.
В семье хранится несколько папок с его эскизами декораций, костюмов и планами сцены к спектаклям, макеты. Они поражают филигранностью исполнения, тщательностью проработки мельчайших деталей, какой-то особой изысканностью. Обращает на себя внимание и то, что где бы Эдгар Антонович ни работал: в Казанском академическом театре, в театрах Николаева или Пятигорска, Ростова-на Дону или Кишинева, Грозного или Таганрога (заслуженный деятель искусств Чечено-Ингушетии Э. А. Бернгард много поколесил по стране) – его сердце всегда отдано классике. Молдавские театральные сезоны стали последними в его скитальческой жизни.
Открыл же безбрежный, полный тайн мир природы, жаждавшему живописных впечатлений подростку И. К. Слюсарев. Уступив настояниям сына, Ванда Антоновна упросила его, уже художника с именем, принять Олега в число своих учеников.
Стоя за соседним этюдником, Иван Кириллович то и дело откладывал кисть, чтобы посмотреть, что получается у новичка.
– А получалось, – не скрывал Олег Эдгардович, – совсем неважно. Первые мои работы были убогие, черноватые.
Опеку над начинающим Слюсарев не считал пустой тратой времени. Он терпеливо поправлял огрехи в «художестве» ученика и, если тот проявлял самостоятельность, всегда готов был подбодрить, объяснял азы живописи и учил чувствовать смену состояний в природе.
Они писали то в новом ракурсе старую плотину в селе Боярка, то каменную гряду близ Палкино, то устраивались с этюдниками в любимом уголке на Уктусе… Иван Кириллович умел выбрать живописный мотив.
Совместные вылазки на этюды не прекратились и когда ученичество Бернгарда осталось позади. Общение обогащало обоих, тем более, что оба совершенствовались в мастерстве у известного русского пейзажиста Л. В. Туржанского, за плечами которого была школа В. А. Серова и К. А. Коровина.
– Схватить мотив, передать состояние – вот главное, – наставлял Леонард Викторович молодых, которые, как в школьный класс, являлись к нему в Малый Исток.
На палитре мастера, вспоминал Олег Эдгардович, обычно громоздились горы красок, из которых он умудрялся извлекать сложный и благородный цвет. И ученикам не уставал повторять, что чистых красок в природе нет потому нужно приучать глаз видеть и гармонию их, и нюансы. Не потому ли, что глаз Леонарда Викторовича «был приучен», в одном и том же мотиве утром он видел один образ, днем – другой, вечером – третий.
Резко изменилась география поиска мотивов. Если с Иваном Кирилловичем исходили вдоль и поперек окрестности Екатеринбурга и сам город, то с Туржанским никогда не покидали пределы Малого Истока.
Его живописные мотивы «паслись» прямо под окном мастерской: коровы, лошади, куры, таились в старом заросшем парке и на полупустынном Сибирском тракте. Леонард Викторович умел разглядеть красоту в самом обыденном.
«Никогда не думал, – признается О. Э. Бернгард в книге, посвященной творчеству учителя, – что стану пейзажистом, а после знакомства с Туржанским я уже не представлял себе другой жизни».
МОЛОДОСТЬ
(1926-1942)
В мае 1928 года в Свердловске состоялась областная выставка творчества художников Урала. Среди четырехсот произведений на ней не затерялись этюды и натюрморт восемнадцатилетнего Олега Бернгарда, против фамилии которого в каталоге значилось: «ученик». Один из пейзажей прямо из выставочного зала приобрела картинная галерея.
Уже в этих работах старшие коллеги отметили то, что будет присуще более зрелому мастеру: не слепое любование природой, а стремление передать смену ее состояний, ее внутреннюю, видимую лишь очень наблюдательному глазу жизнь. Отметили и… предложили принять Бернгарда в АХРР – Ассоциацию художников революционной России.
А в марте 1932 года вышло постановление ЦК партии «О перестройке литературно-художественных организаций». Тогда-то и началась сортировка на «чистых» и «нечистых», ибо членство в Союзе во многом зависело от того, как художник отвечал на вопросы, пишет ли он реалистические картины, следует ли линии партии в искусстве, в каких выставках участвует. За сортировкой последуют и модные по тем временам «чистки».
– Нас воспитывали, собирали в обкоме для собеседований, учили, как писать картины, призывали посвящать кисть тому или иному событию, памятной дате. – Для художника, впитавшего вольный дух и традиции передвижников, такая «учеба» была столь же тягостна, как и для его учителей.
Но это придет позднее. Время же вступления Бернгарда в самостоятельную творческую жизнь совпало с периодом, когда в пестром художественном мире, несмотря на различные манифесты и дискуссии, на равных творили последователи различных, порой непримиримых друг с другом течений. Не приемля взгляды одних, молодой художник внимательно прислушивался к мнению других, присматривался к их манере письма, красочной палитре: он искал свою нишу, свою тему, свои приемы и колорит.
Но сколь бы много и плодотворно ни трудились художники, живопись не могла прокормить: картины почти не покупали. Приходилось браться за заказы на оформление, преподавать в школах и училищах, перебиваться частными уроками.
– Живопись оставалась нашей отдушиной, нашей любовью. Заработаешь какую-то сумму и недели на две, на месяц едешь на этюды, – делился О. Э. Бернгард, вспоминая о поездках в Жигули на Волге, подмосковное Лианозово, деревню Подволошную, на Чусовую.
Похоже, не зря опасалась за будущее Ванда Антоновна, скептические прогнозы грозили сбыться. Но сыну повезло. Его приняли в театр оперы и балета имени Луначарского краскотером и учеником декоративной мастерской с месячным окладом 13 рублей. И началась работа чуть не круглыми сутками, особенно, когда приближался день премьеры.
В декоративной мастерской готовили реквизит. Большие занавесы сплошь и рядом писали прямо на сцене, причем, как правило, ночами, потому что днем шли репетиции. Потом начинались монтажные репетиции…
Молодость позволяла легко выдерживать бешеный темп, к тому же рядом были доброжелательные наставники: художник Александр Васильевич Дубровин и второй художник Виктор Петрович Елисеев. Скоро новичок наравне с декораторами Шиваревым и Сусловым включился в оформление «Аиды» и «Псковитянки».
Уйдя тогда из театра оперы и балета, двадцатилетний художник оказался перед проблемой, как зарабатывать на жизнь. Он не отказывается ни от какой возможности: руководит изокружком в клубе строителей, работает в издательстве «УралОГИЗ», выполняет оформительские заказы.
В тридцатые годы получает большое развитие новый жанр – изобразительный репортаж. И случилось так, что они удачно встретились: художник и время. Бернгард как раз под влиянием своего друга и сверстника Николая Аввакумова увлекся графикой.
Они постоянно вместе ходили на этюды и зарисовки, особенно зачастили на строительную площадку Уралмаша, где тайга день за днем отступала перед мощными конструкциями будущих цехов и где людей объединил общий порыв возвести завод, какого еще не было.
А для Бернгарда наступает новый этап жизни – он занимается планировкой и художественным оформлением свердловских магазинов – таких больших, как универмаг «Пассаж» и гастроном на улице Вайнера, и мелких, числившихся лишь под номером, кафе, парикмахерских. Молодой художник скоро приобрел не только опыт, но и авторитет в этой области. Именно ему предложили разработать проект архитектурного и художественного оформления будущего Уральского геологического музея.
После визита делегатов Международного геологического конгресса музей открыли для посещения всех желающих. А Бернгарда ждал очередной проект. С 10 октября 1939 года он работает в Свердловском областном Доме крестьянина художественным руководителем сельскохозяйственной выставки.
Под руководством Олега Эдгардовича приступают к осуществлению проекта. Но художник остается художником. За проектной и оформительской работой он не может отрешиться от главного: каждая свободная минута отдана большому историческому полотну «В подвалах Невьянской башни».
Темой послужила долго бытовавшая легенда (а может исторический факт?) о том, что Демидов велел открыть шлюзы и затопить в подземелье монетчиков, тайно чеканивших серебряные демидовские рубли, как только пожалует с инспекцией офицер от горного ведомства. Уже были готовы десятки эскизов и этюдов, когда Олег Эдгардович решил, что некоторые из них не стыдно показать на выставке в Свердловском Доме работников искусств.
И вот работа завершена. Картина сразу привлекла внимание, ее растиражировали открыткой. И хотя черно-белое фотографическое изображение не могло передать зловеще-тревожный колорит, оно доносило до зрителя динамизм действия и трагизм события. Бернгарду заказали авторские повторения. Так картина оказалась сразу в Серове, Нижнетагильском краеведческом и Невьянском музеях.
ИСПЫТАНИЯ
(1942-1953)
И опять война! На общем собрании членов Свердловского отделения Союза советских художников 5 июля 1941 года, где речь шла о «перестройке творческой работы на оборону страны», Олег Эдгардович говорил: «Нужно организовать работу так, чтобы она шла быстро и четко. Должна быть крепкая организация бригад и четкое распределение обязанностей, не должно быть никаких отказов».
Тогда же было решено направить в редакцию газеты «Уральский рабочий» для оперативного выпуска агитвитрин самого Бернгарда, его давнего друга Виктора Семеновича Зинова и Екатерину Владимировну Гилеву. Они начали выпуск «Окон ТАСС» и плакатов «В бой за Родину!».
Многие из этих оперативных художественных откликов на важнейшие события на фронте и в тылу создавались в небольшой комнатке нынешнего екатеринбургского Дома актера, где к уральским коллегам присоединился эвакуированный из Москвы известный график Петр Яковлевич Караченцов (отец актера Николая Караченцова). Но уже в марте 1942 года Олег Эдгардович оказался в Нижнетагильском лагере в спецотряде 18-14.
История повторялась с точностью до наоборот. В первую мировую войну Эдгара Бернгарда депортировали из Германии, поскольку посчитали русским. Во вторую мировую войну его сына в Советском Союзе выслали в трудовую армию лишь за то, что родился в Мюнхене и носил немецкую фамилию. Вчерашний художник оказался разнорабочим на заводе, выпускающем кирпич.
Но как бы ни был тяжел и непривычен труд у обжиговой печи, усталая рука тянулась к карандашу и кисти (Бернгард не забыл положить их в вещевой мешок вместе с красками). Он считал, почему могут быть «Окна ТАСС» и не может быть агитвитрины за колючей проволокой?
Разве здесь не хотят так же сильно победы над врагом, не работают для этого? И с дозволения руководства кирпичного завода Бернгард вывесил в столовой тайком нарисованный плакат: кирпич, летящий сверху, пробивает каску фашиста, лицо которого перекошено от страха. Рисунок сопровождала красноречивая подпись: «Каждый сверхплановый кирпич — удар по врагу!».
Любопытно, что художнику градом посыпались заказы. Не на плакаты, нет. На портреты. Каждому хотелось послать свой портрет престарелым родителям, малолетним детям, чтобы не забывали, знали, как выглядит. Сходить к фотографу нечего было и думать, а тут под рукой свой «портретист» объявился. И Бернгард не отказывал, ведь и сам знал, как тоскует по нему Ванда Антоновна, как нелегко жене и маленькой дочке.
Слух о рисующем трудармейце долетел и до политотдела. Оттуда направили представителя посмотреть и оценить плакаты. «Смотрины» закончились коротким приказанием: «Собирайте вещи. И в кузов, той крытой машины, что идет на Федорину гору». Так же внезапно, как состоялось его превращение в разнорабочего, произошло теперь превращение в художника политотдела Тагилстроя—Тагиллага НКВД.
Бернгард очень много (это отличало его всегда) работает творчески. На металлургическом заводе строится мощная доменная печь, и художник с карандашом и блокнотом постоянно среди бетонщиков, клепальщиков, монтажников. Издательство политотдела строительства один за другим выпускает его плакаты: «Третья домна – Родине, фронту», «Мы можем и мы должны», «Шире соревнование в честь нашей победы!» и другие, ставшие сегодня музейной редкостью.
Он иллюстрирует многотиражную газету «Сталинская стройка», придумав собственный «рецепт»
изготовления клише (до этого газета практически сплошь заполнялась текстом).
В этой работе родился творческий дуэт — остроумные стихотворные тексты к рисункам писала молодая выпускница Ленинградского университета, недавно вывезенная из блокадного города, известная сегодня уральская журналистка Тереза Аполлинарьевна Гржебинская, дружба с которой продолжалась всю жизнь.
Вдвоем они выпустили массу «Окон сатиры». При том, что тексты и рисунки были остры, а подчас и язвительны, они не оскорбляли человеческого достоинства, и герои-виновники нередко просили лист ватмана себе на память.
Но заканчивался день, полный творческих поисков, общения с людьми, которых ждали дом, семья, а для него наступало время возвращаться в барак, за колючую проволоку. И только письма из Свердловска, полные материнских тревог, письма от друзей с фронта, из Союза художников, от коллег, которые приносил почтальон спецотряда – известный свердловский артист Павел Иванович Роддэ, скрашивали его несвободу.
А хуже было сотням трудармейцев вокруг: лишения они испытывали одни, но у Бернгарда оставалось любимое дело. Больше того, неожиданно появилась возможность общения с художниками, работавшими в годы войны в Нижнем Тагиле, с интеллигенцией города. В краеведческом музее готовилась, несмотря на ожесточенные бои на фронте, экспозиция к Дню Победы, а в бывшем Первомайском клубе приступили к созданию музея изобразительных искусств. И везде опальный художник был желанным консультантом, готовым тут же приступить к практическому осуществлению своих многочисленных идей.
Так началось сотрудничество Олега Эдгардовича с краеведческим музеем. Он не только пишет панно для будущей выставки, но и много работает по оперативным заданиям научных сотрудников, обновляющих экспозиции, как копиист. В фондах Нижнетагильского музея-заповедника хранятся его копии с картин «Переселение крестьян на уральские заводы» Савицкого, «Черепанов на своем паровозе» Владимирова, «На старом уральском заводе» Иогансона и другие, авторское повторение полотна «Затопление Невьянской башни».
Передо мной каталог той художественной выставки, что открылась в 1945 году в новом музее изобразительных искусств Нижнего Тагила. В нем перечислены 82 живописные и 12 графических работ Бернгарда, представленные зрителям. Этюды, эскизы, картины, линогравюры, плакаты. «Художник, – особо обращают внимание составители каталога, – в своих красочных работах отразил интересные производственные моменты: «На стройке 3-й домны», «Завод имени Куйбышева», «Старый и новый Тагил» и др. Умело передает уральские пейзажи. Создал в дни войны много выразительных и сильных агитплакатов, которые в больших тиражах выпускались по предприятиям».
Закончилась война. Но… Трудовую армию демобилизовали, а ее «бойцов» Указом Президиума Верховного Совета СССР оставили «навечно в местах обязательного поселения выселенцев без права возврата к прежнему месту жительства». Нарушители карались по всей строгости советского закона.
Впереди еще сотни этюдов, заготовок к большим полотнам, картин, написанных в крупном промышленном центре Урала и его живописных окрестностях, работа преподавателем живописи и рисунка в Уральском училище прикладного искусства.
И судьба еще раз даровала ему шанс попробовать себя на театральном поприще, когда выпускники Ленинградской студии всем курсом приехали в Нижний Тагил и создали драматический театр. Приехал с ними и главный художник. Однако скоро затосковал по северной столице, устал собирать декорации с бору да с сосенки: краски, материал – все проблема. Устал он и от неустроенности быта и от бессонных ночей: театр, не имевший собственного помещения, приютил клуб железнодорожников имени Горького, и днем сцена вечно оказывалась занятой.
Замену уехавшему «главному» долго искать не пришлось: второй художник Бернгард показал, что может работать совсем неплохо.
– Меня назначили главным художником, и я провел пять-шесть постановок. – Это отрывок из «Театрального дневника», прозвучавшего по Свердловскому областному радио в марте 1997 года. Ведущий передачу Сергей Гамов беседует с О. Э. Бернгардом. – Ну, и что же? Это бесконечные дебаты, споры, даже ссоры с режиссером: он по-своему понимает, я – по-своему. Нет, что ни говорите, художник в театре не самостоятельный творец. Он целиком зависит от режиссера, от материальных условий театра, от всей ситуации театральной. При первой же возможности я от театра избавился.
Не повлияли на это решение успешная работа в театре кукол, который в самом конце войны открылся в Нижнем Тагиле, и премия комитета по делам искусств РСФСР, полученная за оформление бажовской «Огневушки-поскакушки». Как и в тридцатые годы, желание заниматься живописью взяло верх…
Один из излюбленных уголков – Голый Камень. Здесь написаны десятки этюдов, здесь он увидел сюжет картины, ставшей этапной в его творчестве.
Был поздний вечер, когда, увязая в сугробах, Олег Эдгардович поднялся от речки Лебы к вершине Голого Камня. Открывшаяся панорама невольно заставила замедлить шаг. Сквозь заснеженные старые ели светили огни большого города, дыхание которого, кажется, доносилось сюда, за многие километры, напоминая, что лишь природа забылась зимним сном, лишь горная вершина погрузилась в тишину. Дальние всполохи огня были как всполохи памяти о тех, кто плавит металл в доменных и мартеновских печах, чьи лица запечатлены на его рисунках и этюдах. Словно желая усилить произведенный эффект, выплыла луна, заливая все вокруг призрачным зеленовато-желтоватым светом.
Стоим на том же самом месте тридцать лет спустя. И слушая рассказ Бернгарда, понимаю, что видим мы совершенно разные картины. Передо мной город в последних лучах жаркого августовского солнца, перед Олегом – огни заснеженного города-работника в тот неуловимый миг, когда вечер переходит в ночь. Миг глубокого потрясения красотой природы и жизни, миг, который удалось перенести на холст. Так рождались «Огни Тагила». «Эта картина, – не раз признавался заслуженный художник России, профессор Александр Филиппович Бурак, – во многом изменила меня как живописца. Ее масштабность, колорит заставили иначе взглянуть на собственное творчество».
И только в марте 1953 года Олегу Эдгардовичу разрешат переехать в Свердловск к старой больной матери, но при условии, что он немедленно явится в Свердловскую спецкомендатуру и встанет на учет.
ЗРЕЛОСТЬ
(1953-1980)
Оба учителя Бернгарда, Л.В. Туржанский особенно, были большими мастерами пейзажа. И естественно, что над творческой колыбелью будущего художника звучали гимны красоте и гармонии природы, самой искусной из живописцев. И также естественно, что ученик пошел по стопам учителей. «Его пейзажи, – признавали в Союзе художников, – свидетельствуют о мастерстве и культуре живописца, в них невольно ощущаешь ту серьезную школу, которую прошел Бернгард у Туржанского».
Еще мальчиком, скорее всего инстинктивно, он почувствовал, как богато может одарить природа того, кто постигает ее законы, потому и рвался от стола, за которым занимался с Арнольдовым, к Слюсареву, чей этюдник стоял то на берегу реки, то на краю поля, то на каменистом уступе… И своих учеников потом Олег Эдгардович обязательно вывозил на пленэр, сутками пропадали они в окрестностях Нижнего Тагила, зато возвращались нагруженные свежими этюдами и богатыми впечатлениями.
Этюды художника, как записная книжка писателя или журналиста. Взглянул – и нахлынет череда воспоминаний.
Пейзаж – органическая часть многих полотен Бернгарда. Он существует не сам по себе, не как красивый фон или живописная деталь. Он – важное «действующее лицо», помогающее глубже раскрыть замысел художника. Достаточно взглянуть на картины «В далекой тундре», «На зорьке», «Трудный хлеб», «Геологи», «Мальчишки нашего двора», наброски коллективного портрета А. П. Чехова, А. М. Горького и Д. Н. Мамина-Сибиряка, другие работы Олега Эдгардовича, чтобы понять это.
Как пейзаж задумывался вначале и «Дом Ипатьева». Солнечный мартовский день, расписавший фасад причудливыми тенями еще голых тополиных веток, по-новому открыл художнику с детства знакомый особняк. В сравнении с соседом – Харитоновским домом – он казался каким-то «архитектурным хаосом». И вдруг, как откровение: «Даже место, где свершилась кровавая трагедия, может быть по-весеннему красиво. В жизни всегда сочетается трагическое и вечное».
Прямо с выставки пейзаж приобрел итальянский коллекционер Марко Датрино.
Заинтересовались и екатеринбургские коллекционеры. Олег Эдгардович понял, что их привлек не просто красивый вид, не просто дом, который не пощадили человеческие амбиции и нож бульдозера. Для них он олицетворял «кусочек» истории, события которой переосмысливались заново. И на одном из вариантов пейзажа появились дедушка с внучкой. Что вспоминает, о чем рассказывает на склоне лет этот человек? Может быть, о том, что памятно самому художнику?
Мальчишкой он видел дом инженера Ипатьева за высоким частоколом досок, за который так и тянуло заглянуть. Но не подойдешь: стоят солдаты с ружьями, да и мама строго-настрого запретила. Когда в этом доме создавался антирелигиозный музей, молодой художник десятки раз поднимался и спускался по лестнице, по которой прошли последний путь Николай II, Александра Федоровна, их дети и верные приближенные.
Видел, как милиция разгоняла людей, приносивших цветы к замурованному окну комнаты, где свершилась расправа. В глубине души жалел невинных детей, но гибель царской семьи, как и у большинства людей, в его сознании оставалась лишь одним из фактов истории.
Революция пролила слишком много крови. Но вот стали открываться архивы, одна за другой последовали выставки документов и фотографий, появились книги и газетные публикации о жизни и последних днях Романовых. Устоявшаяся точка зрения на события июльской ночи 1918 года и предшествующие ей месяцы заточения царственных узников теперь таяла с быстротой весеннего снега. И на живописном полотне солнечный свет заслоняли тучи, пейзаж потеснился перед жанром.
Вокруг дома поднялся тот забор из далекого детства, сквозь доски проглядывали солдатские ружья и глазок пулемета, красные революционные банты на грубом сукне шинелей. Тревожное предчувствие развязки повисло в воздухе. Это было уже не просто здание, преображенное весной, это был «Дом особого назначения», как именовали его в Уралреввоенсовете.
Любопытная деталь. Картина не воспринимается как полотно историческое. Скорее всего потому, что процесс переосмысления нашего не такого уж далекого прошлого еще не окончен, знание о нем все еще неполно. А вот заказные работы, написанные, казалось бы, на злобу дня: «Утро Страны Советов», «У карты Восточного фронта» (к широко отмечавшемуся столетию со дня рождения В. И. Ленина), «Уходили комсомольцы» (к юбилею ВЛКСМ) – потеряли свою злободневность и перешел в разряд исторических.
Хранит верность художник и исторической теме. По заказу нижнесергинских металлургов Бернгард пишет картину, запечатлевшую восстановление завода после гражданской войны.
На длинном санном пути – обоз с топливом для оживающих цехов. Тяжело груженные короба по накатанной дороге тянут не машины и не лошади (где им взяться в разруху?), в упряжках – люди. Мы не видим их лиц, но по осанке, одежде, характеру движений легко угадываем, кто они. И по тому, как движется обоз, как напряжены фигуры, какой плотной стеной идут люди в центре композиции, зритель ощущает тяжесть пути, неизбежность того, что он должен быть пройден, готовность нижнесергинцев пройти его. Ведь перед ними в морозной дымке встают металлургические цехи и город, которому завод дает жизнь.
Детальное знакомство с историей предприятия, наброски, сделанные на месте, эскизы, воимножестве вариантов перепробованные в мастерской, помогли Олегу Эдгардовичу настолько реально воссоздать картину двадцатых годов, что заказчик принял полотно без единого замечания.
«Пейзажная полемика» вспыхивала и затухала еще не раз. А Бернгард продолжал писать на Чусовой и в Уфе, на Северном и Южном Урале, в окрестностях Екатеринбурга и Нижнего Тагила, в Крыму и на Кавказе. Его волновала природа самобытная, не окультуренная, не приглаженная, не слащавая.
Первобытной мощью дышит Урал на масштабном лирическом полотне с одноименным названием. Но могучие горы и деревья – лишь передний план. Где-то внизу, у подножья гор, мчится, мелькая далекими огоньками, поезд – символ новой силы, будящей дикий край. Будящей, но не покорившей. Это подчеркивают и композиция, и динамика картины: поезд пронесется, а горы, как стояли века, так и стоять будут. Жаль, что это полотно, некогда достойно представлявшее свердловских живописцев на республиканском творческом смотре, одно из лучших в наследии Бернгарда, много лет недоступно широкому зрителю. Не удалось показать его и на выставке одной картины, которая задумывалась в галерее «ДА» Екатеринбургского Дома актера к пятидесятилетию возвращения художника из ссылки. С владельцем пейзажа – одним из НИИ – велись долгие переговоры, которые закончились провалом чуть не в самый последний момент.
МУДРОСТЬ
(1980-1998)
В последние годы и в пейзажах, и в картинах Бернгард все чаще обращается к философским раздумьям
о жизни. Одна из лучших работ этого периода так и называется «Раздумье».
Старый охотник (кстати, Бернгард сам в молодости был заядлым охотником) мало зависим от литературного прототипа: замысел навеял рассказ Д. Н. Мамина-Сибиряка «Зимовье на Студеной». Просто человек остался наедине со своими мыслями, которыми и поделиться-то можно разве что с верным четвероногим другом.
Существует несколько вариантов этой картины. Художник всегда был требователен к себе, на склоне лет особенно. Он тяготился тем, что крайне редко может работать на пленэре, чувствовал, что рука не так тверда, как прежде, что на полотне не удается без потерь передать задуманное. И он безжалостно уничтожал «брак». Картина обратила на себя внимание зрителей и была куплена приехавшим из Москвы меценатом, экспонировалась в Париже. Прямо с выставки в Доме художника авторское повторение «Раздумья» приобрел екатеринбуржец, пожелавший остаться неизвестным.
Только самые близкие да телевизионная камера группы, снимавшей фильм к юбилею Дома художника, увидели портрет его учителя, самые теплые чувства и искреннюю благодарность к которому Бернгард пронес через всю жизнь. Олег Эдгардович задумал показать Туржанского среди любимых мотивов. На свет были извлечены этюды, написанные в Малом Истоке, фототека (ученик, увлекавшийся фотографией, часто делал снимки учителя). Пейзаж дался быстро, по сути он был повторением давно пройденного, но не забытого. Крепко встала фигура за этюдником. А вот передать порыв, азарт, с которым работал Леонард Викторович, нередко писавший пейзаж всего за сеанс, не удавалось.
Почти оконченная картина то вновь появлялась на мольберте, то скрывалась среди картонов, наводнявших мастерскую, пока совсем не исчезла. Недовольство собой было так велико, что автор не пожалел работу, которая значила для него, пожалуй, больше, чем другие. Но отступить от уже достигнутого, сделать шаг назад, подвести учителя он не мог.
Из семидесяти лет творчества О.Э. Бернгард редкий день не держал в руках кисть или карандаш. Лишь две работы остались незавершенными. Пейзаж – на этюднике. «Дом особого назначения» – на мольберте. Эту, такую важную для него, картину он спешил завершить к празднованию 275-летия Екатеринбурга. Не успел. По прихоти судьбы художник ушел из жизни в те дни, когда останки Романовых увозили в Санкт-Петербург, чтобы захоронить в соборе Петропавловской крепости.
Не стало художника. Остались картины, которые тысячи людей видят в музеях и любительских собраниях Урала, России, средневековом замке Италии, владелец которого – обладатель богатой коллекции советской живописи, и частной картинной галерее Лондона, художественных собраниях многих стран.
Открывая зрителям неброскую красоту Урала и души уральцев, они живут, продолжая тем жизнь своего создателя Олега Эдгардовича Бернгарда.
ПУБЛИКАЦИИ
СТАРЫЕ ИСТОРИИ
НОВЫХ КАРТИН
Леонид и Татьяна Орловы, галерея ДА, где выставлены две картины «Дом Ипатьева» (1992 г. и 1997 г.), подготовили это интервью с О.Бернгардом накануне трагической даты русской истории — 80-летия со дня расстрела царской семьи в Екатеринбурге.
– Летом 1918 года Вы с мамой жили неподалеку от дома Ипатьева. Знали ли вы, что в этом доме находилась под арестом царская семья, или это было тайной?
– Дело в том, что, во-первых, тогда мне было лет девять, и мы в этом возрасте как-то не особенно вникали в такие вещи. Только я помню единственное – что этот дом был за большим высоким забором, кое-как сколоченным, по углам, помнится мне, вооруженная охрана стояла, и пулемет на крыше был. А так, вообще, «Дом» совершенно не обсуждался в те времена. Видимо, все-таки, это было секретное дело и держалось все в тайне…
– Эта Ваша первая картина «Дом Ипатьева» находится уже 10 лет в галерее известного европейского коллекционера М. Датрино в Италии, в его старинном замке XII века. А в нашем домашнем собрании — другой, более поздний вариант. На нем рядом с домом изображены, скажем так, дедушка и внучка. Такой вот стаффаж. А сейчас у вас на мольберте третий вариант, совсем отличающийся от предыдущих. Отчего так?
– Да я уже говорил, что общественный интерес к этому дому все больше становился. Вот у меня тот вариант с дедушкой и внучкой, как вы его называете, и появился. А сейчас я уже опять, может быть, вспоминая далекие годы, изображаю дом тех дней, когда свершилась трагедия. Караул кругом красноармейский, пулеметы и забор. Вот он здесь с левой стороны торчит…
– Где Вам, автору, видится место для картины «Дом Ипатьева»? Скажем, в резиденции нашего губернатора, в историко-краеведческом музее, в восстановленном доме Ипатьева или в коллекции президента Б.Ельцина? А, может быть, в коллекции М.Ростроповича или у представителей дома Романовых?
– Откровенно говоря, вы ставите меня даже в неловкое положение. А вдруг мое пожелание будет расценено по меньшей мере как нескромное. Ну, а на самом деле я не против, чтобы эта картина (если еще она у меня получится) была в нашем краеведческом музее. Все-таки какое-то напоминание о тех страшных днях.
ПУБЛИКАЦИИ
История с натуры
Возможно, жизнь этого художника когда-нибудь станет сюжетом художественного произведения — перипетии его судьбы достойны романа или фильма, так неожиданно и тесно сплелась его личная история с историей бурного двадцатого века.
Очевидно, у его родителей с самого начала не было сомнений: одаренный мальчик не мог не стать либо художником, либо музыкантом. К тому же год его рождения был богат на события, коренным образом повлиявшие на ход развития мировой культуры: в Париже начались дягилевские «Русские сезоны», московский коллекционер и меценат Сергей Щукин заказал Матиссу знаменитые ныне панно «Танец» и «Музыка», а в самом Мюнхене появилось «Новое объединение художников», созданное Кандинским, Мюнтером и Явленским… Художественная жизнь здесь била ключом, однако судьбе было угодно, чтобы вся долгая жизнь художника прошла вдали от европейских культурных «гейзеров».
Талант Бернгарда развивался в иных условиях — под уральским небом, в краю заповедных далей и дымящихся металлургических гигантов.
Бернгарду пришлось работать в те времена, когда от художников ждали известных обобщений и изображения вполне конкретных жизненных типов, когда приветствовали лишь тех, кто «изучает жизнь на новостройках, в колхозах, на ГЭС». Но, по большому счету, самым значительным вкладом Бернгарда в искусство стал все-таки пейзаж – индустриальные пананорамы металлургических заводов, рудников, шахт, монументальная романтика кряжистых уральских гор и хвойных лесов. И не случайно, ведь оба учителя Бернгарда, И. К. Слюсарев и Л. В. Туржанский в особенности, были большими мастерами пейзажа.
Занятия со Слюсаревым чаще всего сводились к тому, что они вместе отправлялись на этюды. Иван Кириллович и представил Олега известному мэтру пейзажа Туржанскому, с просьбой взять парня в ученики.
Работа с Туржанским началась с того, что Олег вставал рядом с Леонардом Викторовичем прямо в ограде его дома и писал то же самое. И снова этюды, этюды, этюды. Одно время ученик настолько «приспособился писать под него», что учитель даже стал посмеиваться: «Выучил на свою голову».
И все-таки это была отличная школа, пробудившая в Бернгарде пейзажиста, который со временем обрел свою собственную манеру и почерк. Его, в отличие от Туржанского, который жаловался ученику, что трактор писать не может — «железина и железина, то ли дело коровенки, лошадки», — не пугали заводы, трубы, дымы.
Более того, в тридцатые годы, когда получил распространение жанр изобразительного репортажа, под влиянием своего друга и сверстника Николая Аввакумова Бернгард увлекся графикой, и вместе они ежедневно ходили на зарисовки на строительную площадку Уралмаша. Зараженный энтузиазмом строителей завода и размахом происходящего, художник сделал энергичные рисунки, живо и непосредственно передающие кипучую атмосферу большой стройки.
Индустриальные пейзажи Бернгарда вызывают, пожалуй, наибольший интерес нынешнего зрителя – ведь в них историческая достоверность и живописное мастерство равноправны, а характерная для эпохи тяга к эпичности естественным образом сочетается с чисто уральскими пластикой и колоритом, оставляя ощущение подлинности.
Так с натуры художник Олег Бернгард весь свой век — а он прожил без малого девяносто — без устали писал историю. Историю, которая была частью и нелегким условием его собственной жизни.
Елена Крживицкая,
журнал «Уральские авиалинии», май, 2004 г
ПИСАЛ ПРИРОДУ
И СТРОЙКИ ТАГИЛА
Областная газета № 165 от 6 июня 2009 г.
К 100-летию со дня рождения известного уральского художника ОЛЕГА БЕРНГАРДА в Нижнетагильском музее изобразительных искусств была экспонирована выставка его живописных произведений, хранящихся в музейной коллекции и отражающих творческие искания и пристрастия художника.
Бернгарды переселились в Россию в далекие (или в петровские, или в екатерининские) времена. Их род дал России архитекторов, инженеров, художников, музыкантов. Достойным представителем этого рода стал живописец О. Бернгард.
В годы войны как лицо немецкой национальности Бернгард испытал на себе всю беспощадность советского правящего режима – он становится «спецпереселенцем» – «человеком, лишенным человеческих прав», и направляется на местожительство в Нижний Тагил. Но в условиях «несвободы» (а без свободы нет жизни, и творчество несостоятельно) О.Бернгард был не только полон творческих планов, но и пытался реализовывать свои художнические амбиции. Отличаясь безграничной преданностью искусству, Бернгард писал картины до последних своих дней.
Олег Бернгард – натура артистическая. Он стал признанным художником, членом СХ СССР, фигурой заметной в творческих кругах Урала, участником многих выставок. Но все начиналось с детства – Олег любил рисовать – делал это всегда и везде, увлекался музыкой (даже закончил один курс музыкального училища по классу виолончели). Но тяга к художественному творчеству, потеснившему все остальные занятия, была сильнее: помимо учебы в художественном училище, он брал уроки у известных художников.
Став зрелым мастером, Бернгард работал в основном в станковом искусстве, но помимо этого выполнял монументальные росписи в интерьерах общественных зданий, пробовал себя как театральный художник. И еще – О.Бергнгард преподавал живопись и рисунок в Уральском училище прикладного искусства, много сделал для становления Нижнетагильского музея искусств…
Творчество О.Бернгарда отражено в собрании музея пятнадцатью живописными произведениями 1940-х-начала 1960-х годов. Среди них нет исторических полотен, картин наполненных пафосом трудовых будней. Но есть самое главное, что стало смыслом жизни и творчества художника, есть ПЕЙЗАЖ…
Плотно, густо ложатся на плоскость небольших по размеру картонов энергичные цветовые мазки, складывающиеся в гармоничный цветовой образ. Это та серия пейзажей-этюдов, которая была создана в 1944 году и показана на выставке в музее. В работах, выполненных Бернгардом в те годы, есть та жизненная достоверность изображения, которая стала этической и эстетической основой созданного художником, есть авторское свидетельство – особая конкретность места, точно обозначенного в названиях.
Художник много писал сам Тагил и его живописные окрестности – так появились сотни этюдов. На них Тагил 1940-х со своим историческим обликом: с петляющими, демидовских времен улочками центра города, исчезнувшими или изменившими сегодня свой облик, нетронутыми уголками окрестностей Тагила, знаковыми для горожан местами – Тагильский пруд, Лисья гора, домики Гальянки…
В этих этюдах художник оставил нам не только документальную примету, но и ее образное решение. Краски в его этюдах, как правило, земляного ряда, вторящие природным краскам Урала. Небольшие по размеру они наполнены самой жизнью, ее драматизмом. Так учили Бернгарда его наставники – уральский художник И. Слюсарев, но более всего – известный, художник-передвижник, наставник и великолепный мастер этюда Л.Туржанский, наезжавший из Москвы летом в Малый Исток, что под Екатеринбургом.
Он терпеливо и долго обучал юношу, в котором заметил искру таланта, любви к природе, чувству цвета, непосредственности восприятия и передаче состояния природы, языку художественной выразительности, пониманию самоценности натурного этюда.
От Туржанского идет любовь Бернгарда к изображению, казалось бы, ничем непримечательных мест. И хотя писать этюды «спецпереселенцу» было совсем непросто, так как передвижения по городу были запрещены, тот садился на мотоцикл и отправлялся на природу, где свободно «дышится». Таким непреодолимым было его желание «этюдничать»!
Бернгард был послушным учеником натуры. Им все познавалось на этюдах. Он никогда не стремился изображать мир идеальной природы. В его работах есть неутомимое дознание «чем живет природа?» Он ничего не открывал заново – его призванием было