УРАЛЬСКАЯ ПРОЗА. ВЛАДИМИР ПЕЧЕНКИН. ГОЛУБОЙ ВАГОНЧИК

Владимир Константинович Печёнкин (19 февраля 1925 — 10 марта 1992)

В 1942 году Владимир Печенкин окончил Нижнетагильскую фельдшерскую школу. До призыва в армию работал по специальности в исправительно-трудовой колонии. Участник Великой Отечественной войны. С января 1943 года — курсант школы младших авиаспециалистов Черноморского флота, затем моторист в действующей армии — в 6-м Гвардейском истребительном авиаполку, после тяжелых ожогов и лечения в госпитале — начальник медслужбы отдела тыла Очаковской военно-морской базы. После демобилизации в 1950 году — фельдшер на Свердловском заводе резинотехнических изделий, рентгенолаборант в больницах Свердловской области, Алтайского края, затем вернулся в Нижний Тагил. Первая публикация стихов состоялась в газете «Красный черноморец» (1948).  Работал обмоточником (начиная с 1963 года) на НТМК. Лауреат Всесоюзного конкурса МВД СССР и Союза писателей СССР на лучшее произведение о милиции (1980), опубликоваться в журналах «Огонёк», «Крокодил», «Человек и закон», альманахах «Поиск» и «Приключения» (издательство «Молодая гвардия»).

Голубой вагончик

Утром 19 марта слесарь-сантехник Юрий Абрамов явился на работу раньше всех. Стройплощадка, где теперь занята их бригада, находилась внутри квартала: с двух сторон пятиэтажные, давно обжитые дома, с третьей стороны — учрежденческие корпуса, а с четвертой отделял стройку от улицы дощатый забор с проделанными кое-где дырами для кратчайшего прохода. От жилых домов уже доносились хрипловатые спросонья голоса, шаги, хлопанье подъездных дверей — рабочий люд торопился на свои предприятия.

А стройплощадка пока еще не пробудилась, недвижен автокран с опущенной в котлован стрелой, бульдозер дремотно приник к куче земли. Вот-вот соберется бригада, и все проснется, оживет, деловито заурчат моторы, и светлое, спокойное весеннее утро превратится в рабочий день…

Юрий побрел к обшарпанному голубому вагончику, где по ночам коротали время сторожа, а по утрам и в перерыв, или когда простой получится, собиралась бригада- покурить, поговорить, «козла» забить. Дверь вагончика не на замке, только щеколда накинута — сторож, наверно, по воду ушел. Абрамов решил, что нечего зря на дворе торчать, март ведь, не лето красное. Откинул-щеколду и шагнул через порожек.

В крохотном Коридорчике теплом дышала железная печка-времянка, пахло приятно торфяным дымком, просохшим брезентом от развешанной на гвоздиках робы. Абрамов ступил в комнатку. И остановился в недоумении: это что за сабантуй тут был? Стол и скамейки опрокинуты, костяшки домино разбросаны. На полу бурые брызги, подтеки — разливуху сторож пил, что ли, это с ним бывает. Глянул влево — мать честная!.. На полу, уткнувшись лицом в багровую лужу, в неловкой застылой позе лежал сторож Зайцев…

Давно не случалось в Нижнем Тагиле такого «темного» происшествия. Преступник ухитрился не оставить в вагончике никаких следов. Окурки, пустые бутылки, костяшки домино, истрепанная колода карт — все это чистосердечно рассказывало о времяпрепровождении бригады строителей, однако к гибели сторожа отношения как будто не имело. На всех предметах множество отпечатков пальцев, но стертых, смазанных, малопригодных для расследования. Да и не снимать же отпечатки пальцев на экспертизу у всех строителей и у каждого, заходившего в вагончик. Даже на орудии убийства — обыкновенном горняцком кайле, как ни старались эксперты, обнаружить достаточно четких следов не удалось.

Правда, осмотр квартиры потерпевшего — Зайцев обитал на пятом этаже соседнего дома — давал кое-что для размышлений: в замке входной двери торчал ключ. Похоже, что ключ здесь оставил не хозяин, а посторонний, так как замок оказался неисправным, и оперативники с большим трудом сумели отомкнуть и войти. В комнате относительный порядок, насколько может быть в порядке жилище одинокого, часто выпивающего, но вконец еще не спившегося мужчины: явных следов неряшества не видать, а на серванте давняя пыль, у двери приготовилась на сдаточный пункт шеренга пустых бутылок, к батарее отопления придвинута, заботливо укутана ватной телогрейкой пятилитровая бутыль, в ней белесая, невызревшая бражка. На столе — черт ногу сломит: тут и игральные карты, и газета «Уральский рабочий» от 13 марта, крышка от ведра и лупа c белой ручкой, ящик со слесарным инструментом и желтый металлический портсигар с сигаретами «БАМ», начатая пачка «Беломора» и транзисторный приемник «Альпинист», окурки, куски хлеба, селедочные объедки, четыре мутных стакана… Над всем этим настольным безобразием как символ его и исток красовалась 0,8-литровая бутылка из-под азербайджанского портвейна. В серванте, только руку протянуть, среди документов на имя Зайцева Александра Сергеевича целехоньки лежат деньги, 145 рублей, которые тому самому Зайцеву уже не суждено пропить…

Рабочие строительной бригады рассказали, что накануне, то есть 18 марта, часов этак в пять пополудни, сторож Зайцев явился в вагончик, и был он «хорош» сверх его обычной нормы. Прораб велел ему идти домой, проспаться до вечера, чтоб на дежурство явился как штык. Зайцев радостно заверил, что будет как штык, поулыбался еще тут маленько и убрел. Что он делал потом, с кем пил или совсем не пил, а главное — кто мог его ударить кайлом, просто и представить невозможно. Ибо врагов у благодушного Зайцева никто не припоминал, не подозревал, все его считали человечком безобидным, такого и бить-то неинтересно.

Допрос соседей ясности не добавил. Пенсионер из восьмой квартиры видел вчера, как часов в одиннадцать утра Зайцев с неизвестным парнем, чернявым, похожим на южанина, спускались сверху, с пятого этажа, Зайцев нес портфель, в нем стеклянно звякало, из чего сосед вывел логическое заключение: ясно, посуду потащил сдавать.

Наташа из пятой квартиры видела Зайцева еще позже, около 21 часа, выходящего из подъезда, и опять-таки с кем-то вдвоем, вроде бы с чернявым таким, а куда пошли, того Наташа не заметила, потому что не знала ведь тогда, что в последний раз видит жильца семнадцатой квартиры.

Показания соседки Антонины Сергеевны — ее квартира с зайцевской рядом — оказались еще интереснее. Самого-то потерпевшего она вчера не видела, но поздно вечером, возвращаясь с мужем из гостей, застала на своей лестничной клетке худощавого рыжеватого парня в старой куртке защитного цвета и в кирзовых сапогах. Лицо подозрительно красное, но не пьян. Парень спросил: «Вы не знаете, где Зайцев?» Муж Антонины Сергеевны ответил, что не знает, да и ушел домой к себе, а сама она, женским делом, заинтересовалась: «Что вы хотели?» — «Да Зайцева на работу требуют, а его нету дома, что ли…» — «Так он, наверно, и есть на работе. Вы в дверь стучали?» — «Ага. Не отзывается».

Паренек держался спокойно, но теперь уж Антонина Сергеевна припомнила, будто в его поведении, голосе, выражении лица замечалась какая-то виноватость, смущение. Он еще раз постучал в дверь 17-й квартиры, пожал плечами и не спеша направился вниз, к выходу. Еще соседка сказала, что к Зайцеву ходили многие с бутылкой или просто с больной головой, и если гостю тяжело было «после вчерашнего», тогда хозяин сам бежал в гастроном. Ходили всякие, в том числе и зеленая молодежь. Но этого парня Антонина Сергеевна не видывала. Она тоже подтвердила, что врагов у добродушного соседа не было.

Во второй половине дня заместитель начальника РОВД подполковник Палинов собрал оперативников подвести скромные итоги начала расследования. Вот тогда кто-то и произнес досадливо:

— Давненько не случалось у нас такого темного дела.

Старший инспектор областного угрозыска Юрий Александрович Котельников, только что приехавший из Свердловска, возразил:

— Не такое уж оно и темное. Я так полагаю, что преступника вы найдете довольно быстро…

— Да уж постараемся. Но пока за малым дело — узнать, кто он.

— Давайте попробуем его вычислить.

— Каким образом?

— Надо нам логически упорядочить то, что на сегодня известно. Ключ, оставленный в двери, возможно, окажется ключом к всему делу.

— Попытка ограбления?

— Едва ли. Слишком что-то хладнокровно получается: убил в вагончике и преспокойно отправился грабить квартиру, где у выпивохи ни ценных вещей, ни больших денег, скорее всего, не сыщется. И это в одиннадцатом часу ночи, когда В доме не спят, есть опасность наткнуться на случайного свидетеля. Или, может быть, сведение старых счетов? Тогда зачем вообще вторгаться в квартиру? На почве ревности? То же самое. А ведь дверь-то пытался открыть человек посторонний, потому что так и не сумел, — не знал, что замок неисправен. Вопрос: чего ради преступник пошел на дополнительный риск? Ответ: хотел изъять какую-то вещь, уничтожить какую-то Улику, оставленную в комнате жертвы.

— Портсигар?

— Вполне вероятно. Портсигар из желтого металла с фабричной гравировкой «Москва», в нем сигареты «БАМ». Все, кто знал Зайцева, показали, что курил он только папиросы. Значит, портсигар забыт кем-то из последних гостей, предположительно собутыльников — трезвый гость не так забывчив. Отсюда вытекает такая версия: забывчивый дневной гость явился в квартиру вечером или ночью с повторным, так сказать, визитом, не застал хозяина, зашел к нему на работу, в вагончик, началась у них хмельная ссора, а чем закончилась, известно. Увидя, что натворил, этот гость вытащил из кармана Зайцева ключ, пытался унести из квартиры свой портсигар-улику, но помешали соседи.

— Соседка не видела ключа в двери.

— Должно быть, преступник приходил еще, но окончательно засадил ключ в неисправном замке — ни отомкнуть, ни вытащить. Эти детали прояснятся по ходу расследования. — Котельников положил ладонь на папку с «делом Зайцева». — Конечно, нужно отрабатывать и другие версии: корысть, месть, ревность.

В тагильском уголовном розыске работают основательно подготовленные, талантливые специалисты, доводилось им распутывать многие криминалистические загадки по еле заметным следам. Но так уж положено: в случаях серьезных и трудных приезжает кто-нибудь из области, чаще всего старший инспектор по расследованию особо опасных преступлений Котельников. Поэтому в Тагиле его считали как бы своим, тем более что Юрий Александрович не подавляет, не сковывает инициативы, умеет ненавязчиво посоветовать, вроде «давайте попробуем вычислить».

Когда же день хлопотный выдастся, а поиск не очень-то продвинулся, умеет Котельников ободрить усталых товарищей, поддержать. Был он прежде актером, вуз в Москве закончил, мог бы, наверное, при его трудолюбии известность получить на сценическом пути. Но обостренное чувство справедливости, активное неприятие всяких мерзостей, которые таятся еще в нашем обществе, увлеченность поиска увели Котельникова на путь другой, к иным сценам, часто таким вот трагическим, как разыгравшаяся в голубом вагончике…

Труд и талант криминалиста, следователя, инспектора уголовного розыска известен обычно только узкому кругу сотрудников. Но верно сказал кто-то из мудрецов: «Не огорчайтесь, если люди не знают вас, хуже, если вы не знаете людей». Инспектор угрозыска должен познавать людей постоянно, от дела к делу все глубже постигать причинность поступков…

Подполковник Палинов поднялся, давая понять, что первая «зайцевская» оперативка окончена:

— Версия предложена перспективная. Да и при любой версии необходимо в первую очередь выявить связи Зайцева. Особенно последние: с кем встречался 18 марта, кто приходил к его квартире вечером после убийства. И кто хозяин портсигара.

Майор Касаткин и следователь прокуратуры Наиль Ризванов «отрабатывали» связи потерпевшего. А у пьющего мужика связи во все стороны тянутся, возле винных торговых точек узелками вяжутся: «скинулись на троих» — и уж друзья до гроба, и, бывает, гадай потом, угрозыск, которая же бутылочная связь в самом деле до гроба довела.

Александр Сергеевич Зайцев в молодые годы закончил местный горно-металлургический техникум, пошел работать горным мастером, да так и продержался на этой должности до пенсии. На первый взгляд, такой трудовой марафон можно поставить ему в честь, в заслугу. Но печально, что год от году духовно принижался Зайцев, мельчал: любил выпить и за этакую любовь многие невзгоды претерпел, как говорится, «и в работе, а также и в личной жизни». «В работе» — замечания, выговоры, наконец, исключение из партии. «В личной жизни» — развод с супругой Ниной Степановной.

Невзгоды переносил он кротко и смиренно, вины свои ни на кого не сваливал, нрава был мирного, покладистого, за что многое ему прощалось — повинную голову и меч не сечет. После развода с женой, семейного краха родная организация «Востокшахтопроходка» пожалела непутевого ветерана — выделила ему однокомнатную квартиру.

Бывшая жена тоже жалела — приходила одинокое его жилье обиходить, хмельное разгильдяйство убрать, а иной раз, к слабости его снисходя, и бражку поставить — в целях экономии на водке. Так и дотянул до пенсии на льготных условиях, с пятидесяти лет, как тШ-еру и положено. Несмотря на грешное житье, чувствовал себя пенсионер еще в силе. А деньжонок, естественно, постоянно не хватало. Ну и устроился на стройку сторожем: приработок невелик, зато и деятельность — не бей лежачего.

Прежние шахтерские связи скоро развязались. Новых зато много завелось. Шел к нему всякий, кому охота припала бутылку распить, — живет-то дядя Саша один, без бабы, ругаться некому. А он всех гостеприимно встретит, закусь какую ни есть выставит, мутные стакашки наполнит, улыбнется гостю: «Трещит башка-то? Ну давай, чтоб мы не померли!»

Среди более или менее постоянных связей ничего подозрительного не выявилось. Был хулиганствующий друг, да весь вышел: с год уж сидит в местах не столь отдаленных, но забором огороженных. Еще связь: уборщица, к которой Зайцев питал нежные чувства. Платье ей купил синее, шелковое. И туфли. Но однажды у нее на работе в столовой пили они водку, говорили про любовь, а начальству это не понравилось, и зайцевскую зазнобу разбирали на месткоме, и это уже ей не понравилось. И вся любовь. Расстались они без лишних слез и стенаний. Так что убийство на почве ревности тут представить невозможно.

Самая прочная, долголетняя связь — жена. Хоть и бывшая. Даже последнее свое утро Александр Сергеевич провел с бывшей женой, о чем сообщила сама Нина Степановна. Работала она тоже сторожихой, сменщицей Зайцева в голубом вагончике, ну и зашла, отдежурив, попроведать, как он там. Он там хвор был с похмелья. Нина Степановна попросила, чтоб пошел он сейчас с нею на старую квартиру, починил бы стиральную машину.

Александр Сергеевич послушно оделся, и направились они к трамваю. Но дойти удалось лишь до магазина «Стрела». Тут похмельный муж затосковал, забуксовал на месте, и не успела Нина Степановна за рукав его ухватить, юркнул в винный отдел и выскочил с улыбкой на устах и с «огнетушителем» в руках, то есть с большой бутылкой красного. Тут она ему сказала, что после «огнетушителя» ничего он не починит, а еще больше испортит и стиральную машину, и голову свою больную. И разошлись разведенные супруги каждый в свою обитель. Так кончилась последняя их встреча.

Нина Степановна уверяла, что никаких ревностей между ними отродясь не возникало, хотя о послеразводных увлечениях Саши ей было известно. И еще уверяла, что врагов Саша не имел.

Однако не по дружбе же кто-то ударил ему в голову кайлом.

Хозяин портсигара нашелся вдруг легко и просто. Сам нашелся.

Участковый Караев делал обход вверенного его заботам микрорайона. Магазин № 16 -не винный, молочный он, покупатели тут не скандальные, но добросовестный участковый инспектор должен посещать не только «горячие точки», профилактика везде не помешает. Зашел Караев в 16-й магазин, с продавцами перемолвился, смирными покупателями полюбовался и хотел уж дальше следовать, но подошел к нему грузчик здешний Борис Шитов с вопросом: правду ли болтают, будто на стройке сторожа убили.

— Правда, — кивнул участковый. И лениво этак, вроде между прочим спросил: — Ваш приятель, что ли?

— Не-е. Так, знакомый. Я до пенсии тоже на шахте робил, знал его по работе. А на днях в столовке встретил, он говорит: айда, мол, ко мне, в шахматы сыграем. Ну, зашли, сыграли, да и пошел я домой, а портсигар забыл, понимаешь, на столе оставил. На другой день забежал, думал портсигар забрать, гляжу, дверь опечатанная. Что такое? А мужики на стройке толкуют: убили Зайцева. Нашли, кто его так?

— Нет еще. Но найдут.

— А портсигар мне отдадут?

— Это уж вы в милиции спросите.

— Ага, надо будет в милицию зайти.

Краев немедленно рапортом доложил об этой встрече: ведь получается, что грузчик Шитов один из последних, кто видел Зайцева в живых. Пригласили Шитова в милицию, записали свидетельские показания.

В то утро, 18 марта, часов этак в девять, после завтрака, хватился Шитов закурить, а в портсигаре пусто. Пришлось идти за сигаретами. В буфете столовой купил пачку «БАМа». Тут подходит к нему знакомый Паша Зайцев, тоже пенсионер, из шахтеров, лет шесть тому, как на пенсию вышел, с тех пор и не виделись. «Под мухой» малость, в столовку заглянул пивка тяпнуть. Спрашивает: «Выпить хочешь?» — «Оно можно бы, да денег нету». — «У меня есть, айда». От выпивки кто ж откажется? В винном купили «азербайджанского». До этого Шитов никогда у Зайцева дома не бывал, с ним не выпивал. А тут посидели хорошо. В шахматы поиграли. Не без мата, конечно, но и без никакой там ссоры.

Когда Зайцев окосел так, что пешку от ферзя с трудом отличить мог, а вино кончилось, понял Шитов, что пора ему домой. Было уж около часу дня. Зайцев бормочет: «Пойдешь, так дверь захлопни». — «Ладно». — «Вечером приходи, еще выпьем». — «Ладно». Дома Шитов спать завалился. Разбудила жена, часов в девять вечера, потому что ему надо было идти в магазин товар принимать к завтрашнему. Оделся, собрался, руку в карман — портсигара нету, у Зайцева днем забыл. Но туда бежать уж поздно, на работу пора. У сына нашлись сигареты, перебился. До часу ночи в магазине две машины разгрузил и домой воротился. Утром пошел за портсигаром, а Зайцев-то… сами знаете что.

Шитова спросили: видел ли кто его в магазине?

Кто? Да сын видел. Молодой Шитов, Дмитрий, электрик той же шахты, где и отец до пенсии работал. Дмитрий, когда не в смене, помогает отцу машины в магазине разгружать. И 18-го вечером вместе они из дому вышли, вместе товар принимали, домой вернулись и спать легли. Вот и все. Добавить к сказанному ничего Шитов не имеет. Можно идти? А портсигар вернут? Ну, черт с ним, с портсигаром, раз такое дело.

Выходит, единственная чужая вещь в квартире потерпевшего — портсигар — никакая не улика, к случившемуся отношения не имеет, как и сам Шитов. Значит, ошибочно «вычисление» старшего инспектора Котельникова, версия себя не оправдала?

— Версия дала новую загадку, — сказал на очередной оперативке подполковник Палинов. — Жена потерпевшего и Шитов утверждают, что находились в квартире Зайцева утром 18 марта, в одни и те же часы, причем друг друга не видели. Который-то из них или врет, или ошибается. И еще: Шитов говорит, что заходил за портсигаром утром 19-го, но, возможно, он пытался заполучить его и вечером, после гибели Зайцева… Ну да, соседка видела молодого парня, а пенсионер Шитов на молодого не похож. Но вечером были они вдвоем: отец и сын. При всем нашем уважении к рабочим династиям давайте все же познакомимся с семьей Шитовых. Не упуская из виду и других версий. Например, надо закончить отработку родственных связей потерпевшего.

При нынешней малодетности и «охоте к перемене мест» много стало семей, где родственные связи куда как коротки: муж, жена, один ребенок, вот и все тут. Если же по каким-то причинам, часто малоприятным, начать эти связи внимательно разглядывать, то окажется, что у мужа где-то прежняя жена, да у нее дочь, а у жены сегодняшней тоже родня по первому браку и ребенок от первого мужа, и вот разберись тут, кто кому какая родня, все ли друг к дружке нежные родственные чувства испытывают или кто-нибудь совсем наоборот…

Вот и у покойного Зайцева от первого брака остался ребенок, который теперь давно уже не ребенок, живет в другом городе. Да и у Нины Степановны есть сын от первого брака. Но те прежние связи так давно распались, что вряд ли оставили многолетнюю смертельную вражду.

Шитов Борис Павлович на заре туманной юности учинил сам себе крупную встряску: позарился на чужое личное имущество и был уличен. Украл-то не бог весть какие ценности, да в те времена послевоенные преступления карались жестоко: осудили на восемь лет лишения свободы. Отбыл шесть — в 1954 году отпустили по амнистии.

Но тогдашний крутой колонийский режим отучил на всю жизнь даже и помышлять о воровской «легкой» наживе. Сколько на шахте работал, не бывало нареканий по этой части. Вот по части выпивки в свободное время замечался не раз, только на шахте разве он один такой? Зато в рабочее время мужик добросовестный, старательный. Среди товарищей отнюдь не душа общества: замкнут, шахтерской веселой подначки не понимал и не терпел, чуть что — «в пузырь лезет». Но уважали товарищи за ту же добросовестность. Числился электриком, на самом же деле занимался ремонтом техники, а великое это в работе подспорье — исправная техника! Ведь оно как бывает: несет проходчик «на горбу» тяжелый перфоратор по длинным подземным галереям, по лестницам в забой, и только настроился, начал бурить — вот, мать честная, забарахлил перфоратор! Сменному плану угроза, заработку ущерб, треплются шахтерские нервы… Потому толковый ремонтник уважаем, если и по характеру он не сахар. Товарищи надеялись: если Боря Шитов перфоратор «до ума доводил», то уж не откажет техника в забое. Так вот, по-хорошему, доработал он до льготной пенсии. Однако в пятьдесят лет оказавшись на заслуженном отдыхе, сидеть дома не захотел, трудился то грузчиком магазинным, то слесарем домоуправления. Сына вот вырастил, себе на шахте замену.

Только отец, закаленный суровостью военных лет, наученный строгостью былого колонийского режима, сколь ни пил, как ни напивался, да в публичные бесчинства не встревал, в вытрезвитель ни разу не попадал. Сын характером послабже вышел: дважды побывал Дмитрий в вытрезвителе. У отца семья держалась не на уважении к главе-кормильцу, так хоть на страхе перед его нравом вспыльчивым, во хмелю особо; в сыновнее время страхом семью не скрепишь, вожжами либо ремнем к себе не привяжешь — ушла от Дмитрия молодуха его, с нравом свекра не пожелала мириться.

Нередко такое бывает: слабохарактерный парень, чтоб заглушить чувство неполноценности, в кои-то веки убогое самолюбьишко потешить, вдруг удивляет всех выходкой нелепой и страшной. Так вот, Дмитрий Шитов, не он ли в голубом-то вагончике?..

Следователь прокуратуры Ризванов предъявил соседке потерпевшего несколько фотографий.

— Посмотрите внимательно, Антонина Сергеевна, узнаете вы здесь кого-либо?

Приглядывалась, брала в руки то один снимок, то другой.

— Нет, эти не знакомые.

Ризванов задал наводящий вопрос:

— Тот, которого видели возле квартиры Зайцева 18 марта, он есть на фото?

Еще присмотрелась. Покачала головой.

— Чтобы точно сказать… Дело-то серьезное ведь. Нет, не признаю. Тут его нет.

— Спасибо, Антонина Сергеевна, подпишите протокол. И понятые тоже. До свиданья.

И прощай, перспективная версия… Надо искать новые факты, строить новые предположения, выявлять не найденные пока связи в прошлом потерпевшего. Малоприятное занятие — «копаться в грязном белье», да еще покойного. Древние римляне полагали, что о мертвых — «или хорошо, или ничего». Но и древнеримские юристы, сталкиваясь с каверзным преступлением, задавались классическим вопросом: «Кому выгодно?» Надо искать, кому выгодно, кому это надо было бить сторожа кайлом, вскрывать его жилище. Может быть, все-таки попытка ограбления? Или месть? Должность сторожа по сути своей — конфликтна. Для чего-то ведь проделаны дыры в заборе стройки…

Чтобы уж потом не возвращаться к не оправдавшей надежд версии, следователю Наилу Ризванову осталось провести две очные ставки Шитову-старшему: с женой и с соседом потерпевшего. При этом оказалось, что сосед видел потерпевшего не с Шитовым, и даже не 18-го. Что же касалось утра того злопамятного дня, то показания Шитова и Нины Степановны расходились, вероятно, только на полтора-два часа, но ведь тогда они точное время не фиксировали. Нет, ничего не дали очные ставки…

…Кроме некоторой странности в поведении свидетеля: с каждым следующим допросом Борис Павлович Шитов все больше «пьянел 18 марта» задним числом. В самых первых свидетельских показаниях он давал понять, что на работу тогда вышел «в норме». В следующий раз — что хмель не совсем прошел. В дальнейшем обмолвился, что крепко был выпивши, все чаще ссылался на забывчивость. И от допроса к допросу под внешней невозмутимостью все явственнее угадывалась нервозность. Конечно, преступления лучше смотреть в детективных фильмах, чем лично участвовать, хотя бы и в качестве свидетеля. Да и нервы у пьющего водкой измотаны, от пустяка, бывает, ходуном ходят. Но все же…

— Все же ты предъяви-ка зайцевской соседке молодого Шитова для опознания, — посоветовал Палинов. — Фото — хорошо, но, так сказать, в живом виде — лучше.

— Да уж пригласил назавтра, — кивнул Ризванов.

Назавтра Антонина Сергеевна среди троих немного похожих молодых мужчин сразу узнала:

— Вот же он, вечером-то приходил…

Потом долго-долго сидели они в кабинете вдвоем, шахтер и следователь, почти ровесники. Дмитрий маялся, тосковал.

— Сразу после убийства тебя видели возле квартиры Зайцева, свидетельница опознала, так чего уж теперь молчать? Рассказывай, как было.

То, что опознали, произвело на парня огромное впечатление. Понимал: теперь не отмолчаться. Но, как все слабохарактерные, пытался молчанием хоть немножко отдалить неизбежное… Наиль Ризванов понимал: тяжко признаваться в убийстве, давать показания о том, что и вспомнить страшно.

Проходили часы, потемнело окно. Следователь задавал и задавал вопросы. Допрашиваемый понуро без молствовал или что-то чуть слышно мямлил. У Ризванова давно кончилось всякое терпение, работал, как говорят спортсмены, «на втором дыхании», а может, и на третьем.

— Дмитрий, давай с самого начала. Вот пошли вы с отцом вечером в магазин, так?

— Ну.

— До магазина куда-нибудь заходили?

Молчит. Мается.

— Слушай, Дмитрий, читаю выдержку из уголовного кодекса. «Статья 38. «Обстоятельства, смягчающие ответственность». Пункт 9. «Чистосердечное раскаяние или явка с повинной, а также активное способствование раскрытию преступления». Понимаешь? Если честно все расскажешь, суд учтет и смягчит наказание. Так заходили куда?

— Ну…

— Громче, Дмитрий! Куда заходили?

— На стройку…

— Зачем?

— Отец сказал, уточнить чего-то надо…

— Пришли на стройку, а дальше?

— Ну, в вагончик зашли…

— И что там делали?

Молчит. Все-таки, не уголовник по натуре, не умел Дмитрий нагло, с божбой и клятвами врать, глядя в глаза следователю. А Ризванов настойчив. Слово за словом проявляется картина трагедии в голубом вагончике.

— Из-за чего они заскандалили?

— Не понял я. Перепили… Отец пьяный теряет контроль…

Мучительно тянется допрос, в муках рождается истина. Вопрос — молчание — бормотание — наконец еле слышный ответ.

— Сам ты бил Зайцева?

Мальчишечье лицо Дмитрия бледно, губы сини.

— Один раз… ломиком…

…Тогда, вечером, разбуженный женой, поднялся Борис Шитов в прескверном состоянии. Смолоду втемяшенное жесткими порядками чувство дисциплины приказывало идти на работу, хотя все в нем протестовало. Умывание, ужин, сигарета — ни черта не помогало. Вышли они с сыном в знобкую тьму мартовского вечера. И тут в тяжелой голове ворохнулась надежда, вспомнил: а ведь Зайцев приглашал еще выпить!

— Э, ты ж не в ту сторону… — окликнул Дмитрий.

— В одно место зайдем, уточню кое-что.

Уточнить требовалось: поставит Зайцев обещанную опохмелку или так и маяться с чугунной башкой?

Пришли на стройплощадку, в голубой, а ночью темный, как омут, вагончик. Встретил их сторож, как родных. И видимо, сбылась частично похмельная мечта, чего-то они выпили. Дмитрия не очень-то приглашали — самим мало. И потому, что выпивки было мало, облегчения не получилось. Наоборот, закопошилась на донце шитовской души беспредметная обида на кого-то за что-то. Словами ту обиду и не выразить, только разве матерными. Но в общем и целом так: покуда в полной силе и здоровье на шахте вкалывал, то и всем был нужон, а теперь организм тоскует, выпивки нету, никто ветерана Бориса Шитова не уважает… Неясная обида быстро разбухала в злобу. На кого? Может, на судьбу, что ли. Но судьбе в морду не дашь. А Зайцев вот он сидит, щерится, гад такой…

Наверное, теперь и сам не упомнит, чего они с Зайцевым не поделили. Из-за малости, поди, завелся Шитов «с пол-оборота», показался друг недавний злейшим врагом. Дмитрий зевал, ждал, когда их ругань кончится. А ругань перешла в драку, рассыпались дробно костяшки домино, затрещал и покосился стол. Коренастый Зайцев подмял обидчика, сцепились они на истоптанном полу среди окурков и ошметков засохшей глины, орали, бранились, а молодой здоровый парень нерешительно топтался возле. Дмитрий знал, как беспричинно звереет отец во хмелю, что в нем причина свалки.

Зайцев явно одерживал верх, отец бессильно матерился под ним. И взыграла у парня семейная амбиция: наших бьют? Не размышляя, кто тут виноват, схватил Дмитрий что под руку подвернулось- железный гвоздодер и ударил неприятеля по ребрам. Зайцев застонал, скорчился. Шитов вскочил на ноги, наткнулся на сына, рявкнул: «Пошел отсюда!» Дмитрий вылетел из вагончика легче пуха. Не видел он, как отец занес над головой Зайцева кайло…

Короткий вскрик… и все стихло. Вышел отец. Его трясло. Дернул за рукав: «Айда». Вышли к жилому дому.

— Стой! Вот этот подъезд, иди на самый верх… Семнадцатая квартира, понял? Вот ключ. Гляди, чтоб все было по-тихому. Зайдешь, в комнате на столе мой портсигар. Забери и мотай обратно.

— Зачем? Я не пойду.

— Но-о, поговори мне! Пошел! Чтоб по-быстрому!

— А как увидят?

— Никого нету. Иди!

Не могли же они знать, что у беспечного Зайцева квартирный замок давно неисправен, сам-то приноровился, да и то с трудом отпирал. Дмитрий двигал ключом в обе стороны, дергал дверь — ни в какую! Услышал снизу шаги, голоса, выдернул ключ, хотел бежать — а куда бежать-то?.. О чем-то его спрашивали, что-то отвечал, страх затая…

Отец ждал за углом. Выслушал, выругал, и пошли они в магазин. Пробыли там до полуночи. Почти не разговаривали. Отец сидел, съежившись, в углу. Дмитрий догадывался, что случилось в вагончике: иначе откуда ключ, почему собственный портсигар надо красть?

Приходили две машины с молоком. Шитовы разгрузили фляги и ушли, замкнув магазин. Отец снова потащил к тому подъезду. Но Дмитрий, натерпевшись страху, уперся: «Не пойду, хоть убей!» Постояли, решились и пошли вдвоем. И опять ничего не получилось, только намертво засадили ключ в скважине — ни отпереть, ни вынуть. Почудилось, что кто-то сюда прется — в страхе заторопились прочь.

— Обо всем молчи, понял? — велел отец. — Молчи! И будет порядок.

Вспоминать тот вечер жутко и стыдно. Борис Шитов заслоняется от жути убогой ложью: «Ничего не помню…»